Жан Ануй - Эвридика

Орфей. Навсегда, так же, как девочка в поезде, которая не сводила с тебя глаз, и большая собака, которая упорно желала идти за тобой, как все наши милые персонажи.

Эвридика. А нельзя ли сохранить в своих воспоминаниях о первом дне только ту большую собаку, девочку и цыганок, которые танцевали на ходулях вечером на площади, и, скажем, еще славного маленького заику?… Значит, по-твоему, нельзя выбросить плохих персонажей и оставить только хороших?

Орфей. О, это было бы слишком прекрасно.

Эвридика. Ты думаешь, нельзя даже пытаться представить их себе не такими уродливыми, хотя бы на один только первый день… Сделать контролера не таким самодовольным, ту противную богатую старуху не такой желчной, не такой лицемерной, или хотя бы пусть служанка будет немножко потолще, чтобы ей не так тяжело было таскать сумки с провизией?

Орфей. Это невозможно. Теперь все они уже прошли, и добрые и злые. Они уже совершили свой пируэт в твоей жизни и произнесли свою реплику… И такими останутся в тебе навсегда.

Пауза.

Эвридика (внезапно). Значит, если ты, предположим, в своей жизни видел много уродливого, это все остается в тебе?

Орфей. Да.

Эвридика. Так и лежат рядышком, аккуратно разложены по полочкам все гнусные картины, все люди, даже те, которых ты ненавидел, даже те, от которых бежал? А все пошлые слова, услышанные тобой, значит, они хранятся в глубине души? И, значит, любой твой жест твоя рука и поныне помнит?

Орфей. Да.

Эвридика. Ты уверен, что даже те слова, которые были произнесены помимо нашей воли и которые уже нельзя вернуть, что и они тоже все еще у нас на устах, когда мы говорим?

Орфей (хочет обнять ее). Ну да, моя глупышка…

Эвридика (высвобождаясь). Подожди, не обнимай меня. Лучше объясни. Это все на самом дело, то, что ты мне сейчас говорил или только ты так думаешь? Есть кроме тебя и другие люди, которые так говорят?

Орфей. Конечно.

Эвридика. Ученые? Ну те, кто обязан разбираться в таких вещах, те, кому можно верить?

Орфей. Да.

Эвридика. Выходит, человек никогда не бывает один, раз все это мельтешит вокруг. Никогда не бывает искренен, даже если изо всех сил хочет этого… Если все слова остаются с тобой и все гнусные взрывы смеха, если все руки, которые касались тебя, все еще липнут к твоей коже, значит, никогда не сможешь стать иной?

Орфей. Что ты тут сочиняешь?

Эвридика (после паузы). Скажи, по-твоему, даже если еще ребенком знаешь, что придет день и тебе необходимо будет стать совсем чистой, совсем честной, то все равно и тогда ничего нельзя изменить? А если об этом рассказываешь? Если говоришь, я сделала то-то, я произнесла или выслушала такое-то слово, я кому-то позволила… (Останавливается.) Когда рассказываешь о таких вещах другому человеку, ну, например, тому, кого любишь… как они считают, твои ученые, может ли это убить все то, что толпится вокруг нас?

Орфей. Да. Они называют это исповедоваться. Считается, что после этого ты вымыт до блеска, весь так и сверкаешь…

Эвридика. Вот как! И они в этом совершенно уверены?

Орфей. Они говорят, что да.

Эвридика (после минутного размышления) . Да-да, но что, если они заблуждаются или говорят просто для того, чтобы выведать всю подноготную, что, если от признания все это оживает с удвоенной силой, станет вдвойне живучим; что, если и другой человек отныне будет все время вспоминать об этом… Скажи своим ученым, что я им не верю, что, по-моему лучше уж ничего не говорить…

Орфей смотрит на нее.

(Замечает это и добавляет поспешно, прильнув к нему.) Или же, любимый, если все так просто, как было вчера у нас с тобой, лучше рассказать обо всем, как я.

Коридорный стучится в дверь и входит.

Коридорный. Мсье звонил?

Орфей. Нет.

Коридорный. О, прошу прощения. (Делает шаг к двери, с порога.) Должен сказать, мсье, что звонок не работает и что если мсье хочет позвонить, то лучше просто позвать.

Орфей. Хорошо.

Коридорный (хотел было уйти, но передумал, прошел, через комнату к окну и стал сдвигать и раздвигать шторы). Зато шторы в полном порядке.

Орфей. Мы видим.

Коридорный. Есть номера, где, наоборот, звонок работает, а шторы нет. (Собираясь уходить.) Но все же, если мсье пытался их раздвинуть, а они не действовали, мсье достаточно было позвонить… (останавливается) позвать, наконец, потому что, как я уже говорил мсье, звонок… (Разводит руками и выходит.)

Орфей. Вот наш первый странный персонаж. Будут еще и другие. Впрочем, этот, должно быть, честный, бесхитростный овернец.

Эвридика. О нет! Он все время смотрел на меня. Разве ты не заметил, что он все время смотрел на меня?

Орфей. Тебе почудилось.

Эвридика. Нет, мне больше нравился другой, гораздо больше нравился другой- из «Комеди Франсэз»… Сразу чувствуешь, что он никогда не будет слишком опасен, даже в трагедии…

Коридорный стучится и снова входит. Чувствуется, что он стоял за дверью.

Коридорный. Прошу прощения. Я позабыл сказать мсье, что хозяйка просила его спуститься вниз: в карточке, которую вы заполнили, чего-то не хватает. Хозяйка должна отдать ее сегодня вечером.

Орфей. Нужно спуститься немедленно?

Коридорный. Да, мсье, если возможно.

Орфей. Хорошо. Иду. А ты пока что оденься, мы пойдем пообедаем.

Коридорный открывает дверь, пропуская Орфея, и выходит за ним, но почти тотчас же возвращается, подходит к Эвридике, которая уже встала.

Коридорный (протягивая ей конверт). Вам письмо. Я должен был передать его вам с глазу на глаз. Хозяйки в конторе нет. Я солгал. Тут всего один этаж. У вас только полминуты, чтобы прочесть письмо. (Стоит перед Эвридикой.)

Она слегка дрожит, когда берет письмо, распечатывает его, читает и, не изменившись в лице, разрывает, потом идет к корзинке и выбрасывает клочки.

Только не в корзину. (Идет к корзинке, становится на колени, собирает клочки бумаги, запихивает их в карман своей куртки.) Давно вы знакомы?

Коридорный. Обычно еще самая хорошая пора.

Эвридика. Да, обычно.

Коридорный. Нагляделся я на всех спавших в этой комнате, на этой кровати, как вот вы недавно. И не только на красивых. На чересчур толстых и чересчур худых, на уродов. И все слюнявили «любовь наша, любовь». Порой, когда, как вот сейчас, наступает вечер, мне кажется, что я вижу их всех вместе. Вся комната кишит ими. Да, не так уж это красиво — любовь.

Эвридика (еле слышно) Нет.

Орфей (входя). Вы все еще здесь?

Коридорный. Нет, мсье. Я ухожу.

Орфей. Хозяйки внизу не оказалось.

Коридорный. Должно быть, я замешкался, когда шел предупредить мсье. У нее не хватило терпения подождать. Ничего, мсье, можно отложить до вечера. (Еще раз оглядывает их обоих и уходит.)

Орфей. Что он тут делал?

Эвридика. Ничего. Рассказывал о тех парочках, которые прошли перед ним в этой комнате.

Орфей. Весело, нечего сказать! Эвридика. Говорил, что иногда ему чудится, будто он видит их всех вместе. Вся комната кишит ими.

Орфей. И ты слушала подобный вздор?

Эвридика. Может быть, это совсем не вздор. Ведь ты сам сказал, ты, которому все известие, что те, кого мы прежде знали, продолжают жить в нашей памяти. Может быть, и у комнат тоже есть своя память… Все те, кто прошел через эту комнату, они здесь, вокруг нас, сплетенные в объятии, и чересчур толстые, и чересчур худые, и уроды.

Орфей. Глупышка.

Эвридика. Постель полна ими; как безобразны их движения.

Орфей (пытаясь увести ее) . Пойдем обедать. Улица вся розовая от первых фонарей. Зайдем в маленькое бистро, где пахнет чесноком. Кстати, ты будешь пить из рюмки, которой уже касались тысячи губ, и тысячи толстых задов, протиравших обитый плюшем диванчик, продавили для тебя местечко, где тебе все же будет уютно. Ну идем же.

Эвридика (сопротивляясь). Ты смеешься, ты все время смеешься. Ты такой сильный.

Орфей. Со вчерашнего вечера! Герой!.. Ты же сама мне сказала.