Эдвард Радзинский - Она в отсутствии любви и смерти

Он. А на самом деле это будет не Вера?

Она зло засмеялась.

По-моему, это ужасно. А если она не ответит, что ее зовут Вера? Она. Ответит. В этом весь фокус. Я набираю… (Поднимает трубку. Набирает.)

Звонок в квартире ее матери.

Мать. Алло…

Он. Здравствуйте.

Мать. Кто это?

Он (после паузы). Это… капитан… Я приехал.

Мать. Боже мой!.. Вы получили письмо?

Он (после паузы). А вы… Вера, да? (Молчание. Он повторил.) Вы Вера, да?

Мать (после долгой паузы). Да.

Он. Я хотел бы вас повидать, Вера.

Она торжествующе засмеялась.

Мать (опять после паузы). Хорошо.

Он. А когда?

Мать. Давайте завтра… Нет, послезавтра… Нет, вы позвоните мне… в это же время. Хорошо? Послезавтра в это же время. Я буду ждать.

Он. Хорошо. До свидания, Вера.

Мать (глухо). До свидания…

Гудки в трубке. Повесила трубку.

Какой у него… интеллигентный голос.

Он. Теперь объясни мне наконец! (Заорал.) Я хочу знать!

Она (засмеялась). Нет, не хотите… Ну, вы точно как она!.. Что она сказала?

Он (глухо). Чтобы я позвонил послезавтра.

Она. Да не пугайтесь! Ничего нового я не придумала. Все ждут своего капитана: я, Вера, она, все мы… (Усмехнулась.) Ну ладно, прощайте. Ах да… вы все беспокоились насчет моего пальчика. Я опустила письмо для вас в ваш почтовый ящик, а потом… позже… когда поняла, что это письмо вам не принадлежит, я просунула палец в отверстие и пыталась его выковырить… Но письмо не шло обратно… и я почувствовала ужасную боль, но я все равно поворачивала палец и края отверстия рвали… и кровь лилась в ваш почтовый ящик. Потом я все-таки вырвала палец, и кровь пошла сильнее, и я позвонила вам… Я ненавижу вас! (Засмеялась .) Не дай вам Бог узнать, что я выстрадала сегодня! Ничего, когда-нибудь я сумею отомстить за свои страдания! (Кричит.) Меня многому учили в жизни, и только сегодня вы научили меня жить! Будьте прокляты! (Выскочила, хлопнув дверью.)

Он остается один. Она появляется у телефона-автомата, набирает номер. Звонок.

Он (торопливо хватает трубку). Алло…

Молчание.

Алло!.. Она. Через тридцать минут спуститесь и возьмите письмо, я напишу его сейчас… вместо того.

Молчание.

Он (тихо-тихо). Ты нарочно засунула палец в ящик и вертела, пока не облилась кровью…

Она швырнула трубку на рычаг. Стоит у телефона-автомата и плачет. Потом набирает номер.

Алло…

Молчание.

Алло!..

Она. Это подлость! Подлость! (Бросает трубку и убегает.)

Он один в квартире. В это время Ее мать перестала подпрыгивать и уселась перед зеркалом, причесывается. В ванную входит Его жена и тоже причесывается, разговаривая с Доктором, стоящим на пороге ванной.

Жена. Я не соврала ему. У нас с тобой действительно ничего не было. «Лав мэйкинг», как говорят англичане, — всего лишь. А для меня это ничто! Я ведь мечтала… А!.. (Махнула рукой.) Я звоню тебе со своей несытой нежностью, но ты занят! Вечно занят! (Яростно.) И ты смеешь быть занятым после того, что я для тебя наделала?!

Доктор. Но я…

Жена. Замолчи! Ты — садист! Тебе доставляет удовольствие смотреть, как я суюсь в эту жуткую реку, не зная броду… как я буквально давлюсь своей нежностью к тебе! Знаешь, все! Хватит! Была любовь… предопределенная и не заслуженная тобой.

Он гладит ее по волосам и очень нежно по лицу — и Она двигает головою в такт его ласке.

Да! Тебе легко… Достаточно взгляда, и я, как дрессированная тигрица, сажусь на тумбу и глазею на хлыст! Нет, нет! Все, я решила! Мы будем с тобою друзьями! (Выходит из ванной.) Голос его жены. Мы будем только друзьями! Слышишь?! Мы только-только друзья!

Захлопывается дверь ванной. Он взглянул на часы; выходит из квартиры, потом мигом возвращается в свою квартиру с письмом и читает. Он (читает). «Еще мой обожаемый Бернард Шоу сказал: «Нет в мире женщины, способной сказать «прощай» меньше чем в тридцати словах». (Усмехнулся.) Банально? Все, о чем мы с вами говорим, почему-то тонет в банальности! Но мне больно! Мне очень больно! Слышите?! Чтобы понять, что я пережила сегодня, обратитесь к классике — «Дневник Печорина», перед словами: «Тем временем Мери перестала петь»! Я не понимаю, что такое для меня эта встреча: величайшее счастье или величайшее несчастье всей жизни… Но я уже точно знаю, что ни одного человека в мире я не полюблю, как вас. Я готовилась к этой любви! Я не стыжусь признаться в ней! Я пишу вам с гордостью, как о награде, — я вас люблю! И мне не стыдно и не страшно, потому что во мне горы любви! Слышите, вы! Уходя от вас, я подаю вам, нищему, свою любовь. Держите на бедность!» Подпись «Я».

Затемнение.

Глубокая ночь. Она на цыпочках проходит через комнату матери в свою. Мать не спит. Мать даже не ложилась, демонстративно сидит с книжкой в руке, ждет ее. Но, не оборачиваясь, Она проходит в свою комнату и стоит у своего стола и стоя ест оставленный ей ужин. Одновременно в кухне появляется Маленький джазист, открывает холодильник и так же стоя ест свой ужин.

Мать. Я не живу, чтобы дать тебе возможность сдать экзамены! (Кричит.) Не ешь стоя! Что с твоим пальцем?

Она молча ест.

И почему ты опять в брюках? Я ведь просила тебя приучаться ходить в нормальной юбке. Тебе в институт на экзамен скоро идти!

Она (миролюбиво). В юбке у меня ноги голые. Это меня очень смущает. (Ставит тарелку.) Спокойной ночи. (Закрывает дверь, подходит к магнитофону, щелчок, включила запись.)

Мать (распахнув ее дверь). Ты сразу скажи… ты решила проваливаться в институт, двоечница? (Кричит.) Выключи этот проклятый магнитофон! (Орет.) И почему ты не ответила — что с твоей рукой?!

Она. Я никогда не была двоечницей. Кстати, я заметила, что люди, не знающие языка, когда они разговаривают с иностранцами, кричат. Им почему-то кажется, что так их поймут.

Мать (вдруг спокойно). Мне не нравятся твои встречи с Эрикой. Меня очень заботят твои ночные возвращения с порезанными пальцами. Короче — все.

Она. Не поняла.

Мать (помолчав). Я пошла к Наденьке… к твоей любимой подруге…

Она. Я не хочу слушать.

Мать (продолжает) … твоей ближайшей подруге Наденьке, которая, правда, не знает, что она твоя ближайшая подруга. И она мне сказала, что Эрики больше нету.

Она. Мама!

Мать. Да, Эрика внезапно уехала к себе во Львов. Эрика абсолютно неожиданно вернулась к родителям, слышишь? И вообще мне надоели все твои глупости. У тебя через два дня экзамены! С завтрашнего дня ты будешь учиться! Эрика во Львове!

Она … Еще одна… подлость.

Мать. Милая, я знаю жизнь. К сожалению, ты у меня сумасшедшая, и я не хочу, чтобы дело кончилось… первым встречным!

Она (сухо). Капитаном.

Мать. Что… ты сказала?

Она. Я ничего не сказала… Это ты говоришь. Это ведь ты хочешь сделать мне больно?

Мать (молча выходит из ее комнаты и начинает стелить свою постель). О Боже! Как мне надоело разбирать эту постель… (Задумалась и добавила как-то устало.) Знаешь… я виновата, что родила тебя сразу и без сердца и без мозгов. Я постараюсь исправить это, как могу. Ложись спать. И больше ты никуда не выйдешь из дому, пока не сдашь экзамены. (Ложится в постель.)

Она (укладываясь в кровать, включает магнитофон). Письмо двадцать третье. «Итак, сегодня я потеряла сразу вас и Эрику. Я в пространстве, никого вокруг… О нет! Ничего подобного… Ведь слово осталось. Утром, перед приходом к вам, я включила магнитофон и машинально бормотала что-то. Потом мне пришло в голову прослушать свое бормотанье… Это было одно слово, повторяемое на разные лады. Я испугалась. Я записала тотчас музыку на этом слове. Отмотала ленту, включила. Но это слово тихо звучало сквозь музыку. И в панике я сожгла эту ленту. Смешно! Люди стесняются этого слова! У меня есть теория: человек прочитал определенное количество рассказов, человек наблюдал вокруг, человек знает — сначала должна быть любовь, чтоб потом была свадьба. Человеку нужна свадьба, и человек идет не от причины к следствию, а — наоборот: рядом есть объект, подходящий для свадьбы… значит? Значит — я его люблю! Так просто! Ион вынужден говорить то, чего не чувствует. И оттого людям так неудобно произносить это слово, и оттого люди привыкли стесняться его. Они стесняются своей лжи… Но почему же осталось это слово у меня после всего?!»