Американский ниндзя 1-2 - Холланд Майк

— Эй, ты! — снова обратился он к Джо, замечая, что слова неприятно царапают горло, словно не желая появляться наружу. — Что ты стоишь? Брось мячик обратно и можешь продолжать спать.

Джо медленно опустил взгляд.

Ни один мускул не шевельнулся на лице новичка, его можно было принять за манекена или робота, но тем не менее Чарли ощутил, что под ложечкой у него засосало.

Он знал, как надо реагировать на открытое хамство, даже на демонстративное пренебрежение — но не на такое вот нечеловеческое спокойствие.

Джо не изображал, что не замечает шофера — он и впрямь его не замечал.

— Вот сука!..

Чарли не заметил, кто именно произнес эти слова, но и они не вывели Джо из состояния равновесия.

«Да что же он в самом деле? — поразился шофер. — Где его вообще откопали?»

Стена отчуждения, отгораживающая Джо, сделалась еще толще, чем прежде. Теперь можно было подумать, что тот находится по другую сторону экрана невидимого телевизора.

Чарли колебался недолго. Неопределенность нравилась ему меньше, чем скандал; кроме того, по его мнению, пришла пора поставить Джо на место.

— Послушай, ты… — он придвинулся к новичку так близко, насколько позволяло невидимое поле; слова с трудом прорывались сквозь стиснутые зубы. — Запомни: мы здесь любим работать коллективно Одиночки здесь не приживаются, понял?

Джо не шевельнулся. Он продолжал находиться в своем, совсем ином, измерении.

Дело неумолимо шло к драке.

Никогда еще очевидность стычки не была такой яркой, но никогда еще Чарли так не хотелось ее избежать. Он напрягся и неуверенно подался вперед.

Джо смотрел сквозь него.

Что бы кто ни говорил, но человека сложно ударить просто так. Даже отъявленному хулигану требуется сперва пригласить свою жертву принять участие в собственном избиении: страхом ли, наглостью ли, практически любой реакцией на вступительные слова. Жертва дает «согласие», и переход к действию осуществляется легче легкого. Джо не реагировал никак — и это все дальше оттягивало развязку Чтобы сдвинуться с мертвой точки, Чарли требовался дополнительный толчок. В поисках его он снова оглянулся и… вытянулся в струнку

— Рядовой!

— О черт… полковник, — шепнул Чарли с облегчением.

Хотя его вид все еще можно было назвать воинственным, на самом деле он испытывал резкое облегчение: вряд ли ему удалось бы выйти из этой патовой ситуации так легко, не соизволь начальство явиться столь вовремя.

Окликнув задиру, полковник тотчас потерял к нему интерес. Драки не состоялось, копаться же в причинах ему не хотелось. Мало ли что могли не поделить эти парни…

Провожаемый внимательными взглядами, полковник направился к автомобилю. Там его уже поджидала «принцесса». Заметив на лице отца озабоченное выражение, Патриция сходу затараторила (она вообще была изрядной болтушкой):

— Папа, я обещаю, что у меня все будет в порядке! Что надо сделать по дому, я подготовлю — Полковник усмехнулся и притянул девушку к себе, обнимая ее за плечи. — Папа, я тебя люблю…

Ее речь сливалась в общее звучание, нерасчленимое на слова и слоги. Обычно так журчат ручьи, и смысла в их шуме бывает ничуть не меньше. Но и не больше.

Не обращая внимания на то, что Патриция еще не замолкла, полковник жестом подозвал к себе сержанта. Толстяк вытянулся, преданно глядя начальнику прямо в глаза. Розовые, обвислые от жира щеки его лоснились, на лбу поблескивали росинки пота.

— Да, сэр?

— Сержант, вы знаете, как она дорога мне, — полковник хлопнул дочь по плечу — Я прошу вас, берегите ее.

— Да, сэр!

— Держитесь вместе с колонной до города, потом проводите Пат к дому.

— Не волнуйтесь, сэр, все будет в порядке, — сержант говорил с придыханием, возраст и лишний вес особо давали о себе знать в такую жару.

— Надеюсь…

Полковник слегка поморщился. Он и доверял и не доверял Ринальди: их связывало слишком многое, гораздо большее, чем можно было предположить с первого взгляда. Судьба сводила и разводила их десятки раз, сталкивая все новыми гранями, но именно знание этих граней и не позволяло полковнику безоговорочно верить своему другу.

Ехать от форта Сонор до города было не так уж далеко, но в дороге случалось всякое. Не раз, отправившись в путь на четырех колесах, добирались обратно на базу пешком. Особенно часто это происходило, когда среди прочих грузов перевозилось оружие. По этому признаку рейс ожидался особо опасный — но, с другой стороны, едва ли не больший риск грозил одиночкам: если колонны грабили организованные группировки, с которыми можно было пойти на переговоры и остаться хоть без груза, но в живых, то на одиночек нападали порой сущие стервятники, имеющие обыкновение свидетелей в живых не оставлять.

«И приспичило же ей ехать!» — сердился про себя полковник.

Задерживать Патрицию в форте было делом неблагодарным: при желании у этой девчонки хватило бы ума пуститься в авантюру в одиночку; воспитанная отцом и им же избалованная Патриция обладала совершенно неукротимым норовом и недюжинной волей — во всяком случае, в достижении своих капризов. Не раз ее выходки заставляли полковника хвататься за рано поседевшую голову. Другой на его месте уже сделал бы все, чтобы спровадить милую обузу в престижное образовательное заведение, но, несмотря на все фокусы своей дочери, полковник ни за что не согласился бы лишиться единственного существа, умеющего просто и искренне сказать, что оно любит его.

Полковника любили немногие. С ним считались, его уважали, но только Патриция питала к нему истинно нежные чувства, без которых никакое уважение, никакой престиж не спасут от чувства неполноценности. С другой стороны, и сам полковник, пожалуй, не любил никого, кроме нее.

Теперь «принцесса» Патриция ехала в город. Устроившись на заднем сиденье черного, лакированного, как сапог, автомобиля, она скомандовала первой:

— Поехали!

Восклицание девушки было тотчас подхвачено и повторено, солдаты разбежались по машинам, и колонна, наконец, тронулась в путь.

Джо положил одну руку на руль и откинулся на спинку сиденья. Машина слушалась его легко, можно было отвлечься и поразмышлять.

О чем?

Он не испытывал недостатка в темах.

Можно было, например, подумать о том, как вести себя дальше с этими новыми «приятелями», которые чем-то раздражали его. Да нет, не чем-то — хотя бы уже тем, что первые не желали оставить его в покое, лезли, когда он их об этом не просил, задевали, отвлекали, мешали чем только можно и в чем только можно. Ему претили их плоские шутки и бессмысленное времяпрепровождение. Одних суток хватило Джо для того, чтобы убедиться: разговоры ведутся тут главным образом на одну и ту же тему с небольшими вариациями, изредка перемежаясь конкретно-деловыми репликами. Нет, он был готов признать, что в армии люди ничем не хуже, чем «на гражданке», но и там его угнетало то же самое. Окружающая его жизнь выглядела пустоватой и пресной, все его естество протестовало против такого положения вещей, но менять мир было невозможно и глупо, а себя не хотелось. Да и для того, чтобы изменить самого себя, следовало прежде всего знать, кто ты есть…

Джо себя не знал. Он чувствовал, что где-то в глубине его души живут большие силы, что он способен на нечто грандиозное, но не. знал, на что именно. Он не знал, откуда он взялся, чего он хочет и куда, наконец, придет. Он жил и ждал, когда жизнь сама подскажет ему: вот оно, настоящее:..

Жизнь подсказывать не торопилась.

Изредка у Джо складывалось впечатление, что вставшая между ним и его прошлым мгла становится светлей, но стоило напрячься, сосредоточиться на более прозрачном ее участке — и она снова сгущалась, унося явившиеся было образы. С другой стороны, ничего не давала и попытка просто пустить дело на самотек и позволить воспоминаниям проявиться спонтанно — немного подразнив, они уходили, ничего нового не принося и ничего старого не меняя.