Фанни и Александр - Бергман Ингмар

Эдвард: Боюсь, что не смогу разделить осторожного оптимизма моего уважаемого брата. Я считаю наши переговоры прерванными и полагаю необходимым уточнить свою точку зрения. Дети должны быть возвращены домой не позднее чем через двенадцать часов. В противном случае — хотя это и претит моей природе и моим принципам — я буду вынужден передать дело в полицию и прокуратуру.

Карл: В случае возвращения детей можно ли рассчитывать на неофициальное обсуждение вопроса относительно их общения, а также их матери, со своими кузинами и родственниками в будущем?

Эдвард: Я сторонник твердых правил и принципов, но это никак не противоречит моей искренней и страстной любви к свободе. Это краеугольный камень моей христианской веры.

Карл: Иными словами, я могу понимать высказывание моего уважаемого брата как косвенное обещание обсудить в будущем щепетильный вопрос, касающийся свободы передвижений Эмили и её детей?

Эдвард (с усталой улыбкой): Наши жизни разбиваются чаще всего из-за того, что порываются связи между людьми, имеющими все основания уважать и любить друг друга. Жестокая и непостижимая тайна.

Густав Адольф (гневно): Вы только подумайте, меня, взрослого, бородатого человека весом больше ста килограммов, с вполне развившимися мозгами, заставляют сидеть на этом дурацком неудобном стуле и слушать этого законченного лицемера! «Наши жизни разбиваются»! Поцелуй меня туда, где спина уже называется по-другому. Теперь ты заткнись, Карл. И не раскрывай рта, пока я не выложу этому духовному недоноску все наши карты. Слушай же, Эдвард Вергерус. Я скупил все твои долговые обязательства! Этого ты не знал, а? Да, друг мой. Сто десять тысяч риксдалеров долга! Так что условия диктую я. Ага, ты побледнел. Он побледнел, этот святой человек! Смотри, Карл! (Смеётся.) Будь я проклят, если у него и нос не вытянулся! Ты особого рода бандит, Эдвард Вергерус, но одному моя профессия меня научила — распознавать бандитов по запаху, даже если они одеты в пасторское платье. И я знаю, как поступать с бандитами! По-бандитски! Малышка Эмили должна немедленно получить развод, иначе я разорю Его Святейшество дотла, совсем не по-христиански.

Густав Адольф вынужден сделать перерыв. Он почти задохнулся от бешенства, лицо пошло багровыми пятнами. Но настроение у него превосходное, свой монолог он прерывал громким хохотом. Итак, он замолкает, неприятно удивленный воцарившейся тишиной. Карл, сжавшись в углу дивана, разглядывает свои неухоженные ногти. Улыбка на губах Епископа стала шире, а взгляд прозрачных голубых глаз устремлен в сумеречную даль. Кот встал и начал точить когти о книжный переплет, издавая при этом негромкие царапающие звуки.

Карл: Идиот!

Густав Адольф: Что?

Карл: Я сказал — идиот. Ты идиот.

Густав Адольф: Я думал, будет честнее выложить ему всё и лишить последнего шанса.

Карл: До чего же устаю от тебя иногда, Густав Адольф.

Густав Адольф: Ага. Так. Какую же я ещё глупость совершил?

Карл: Скоро узнаешь.

Епископ постепенно приходит в себя, возвращаясь к действительности и к своим гостям. Он смотрит на них с неожиданным дружелюбием, почти сердечно.

Эдвард: Несколько минут назад мы говорили о том преимуществе, которое дает игра с открытыми картами. Если вы позволите, я через некоторое время вернусь к этой метафоре. Господину Экдалю я хочу сказать, что мне его жаль. Его представление о мире убого, его взгляды на человеческую природу односторонни. Он пребывает в широко распространенном заблуждении, будто человеком управляют его потребности. Он считает, что все продается и покупается. Господин Экдаль — сын одной из величайших актрис страны. Но несмотря на это, он очень мало знает или не знает вовсе о безграничной власти духа над материей. Он — несчастный Калибан, хватающий неуклюжими руками свои тупые орудия. Мне жаль его, я испытываю к нему искреннее сострадание. (Карлу.) Мой уважаемый друг и брат, я благодарю тебя за приличную и во всех смыслах достойную беседу. Я сожалею, что мы не пришли к согласию. Я высоко ценил мои связи с семьей Экдаль и радовался тому теплу и дружелюбию, которые там встречал. Теперь все это в прошлом. (Пауза.) Попытайся как-нибудь внушить твоему брату... хотя, впрочем, ему никогда не понять, что есть люди без потребностей, люди, равнодушные к деньгам, люди, отвергающие земные блага. Люди, которые с радостью приемлют клевету и грязные оговоры, ибо совесть их чиста перед Всемогущим Господом. (Короткая пауза.) Ну, а теперь вернемся к карточной игре, о которой так вдохновенно говорил господин Экдаль. Позвольте мне выложить мою последнюю карту. Извините, я на минутку.

Епископ делает едва заметный поклон вставшим со своих мест братьям. Он быстрым шагом идет по огромному ковру и растворяется в темноте. Кот, спрыгнувший со своего наблюдательного пункта, мурлыча трется о ноги Карла.

Густав Адольф: Этого человека вылепил сам дьявол. Ты когда-нибудь видел подобного мерзавца?

Карл: Если бы ты не вел себя как последний...

Густав Адольф: ...идиот. Каюсь. Я в отчаянии. Кстати, это слово здесь не подходит. Я страшно огорчен.

Карл: Молчи. Он вернулся. Ни слова больше.

Густав Адольф: Клянусь.

Отодвигается драпировка, и входит Епископ. Он ведет за руку Эмили. На ней мягкое, ниспадающее складками платье, которое подчеркивает её красоту.

Волосы расчесаны и заплетены в косу. Она идёт навстречу братьям со счастливой улыбкой, со слезами на глазах, обнимает их, целует, жмет им руки.

Эмили: Дорогой, милый Густав Адольф, дорогой Карл. Как мило, что вы пришли помочь нам в этом затруднительном деле. Эдвард все мне рассказал, изложил весь ваш разговор. Не знаю, как и выразить вам свою благодарность за вашу заботу и нежность. Спасибо, огромное спасибо. К сожалению, вы все истолковали превратно. Исак Якоби исключительно по собственной инициативе, самовольно выкрал детей. Это ужасно и непостижимо. Нам здесь очень хорошо и спокойно. Эдвард так добр к нам, мы очень счастливы. От всего сердца умоляю вас привезти детей обратно.

У Эмили на глазах выступают слёзы. Она на мгновенье умолкает, прижимает маленький кружевной платок к губам и отворачивается. Братья стоят с ничего не выражающими лицами, опустив руки по швам. Епископ с неясностью смотрит на жену. Кот сел, обвив хвостом лапы. Происходящее его как будто абсолютно не занимает.

Эмили: Это правда, что мне было страшно и я была несчастна. Это правда, что я ездила в Экснэсет и говорила с тетушкой Хеленой. Это правда, что детям было трудно приспособиться к новым условиям. Это правда, что мы здесь живем более строгой и суровой жизнью, чем дома. Но я счастлива и спокойна. Эдвард — сама доброта. Вы должны мне верить. И прошу вас, от всего сердца прошу: привезите обратно моих детей! Я не могу без них жить. Дорогие, дорогие друзья! Сделайте так, как я прошу. Все это чудовищное недоразумение.

Той же ночью Александру пришлось пережить три события, о которых он никогда никому потом не рассказывал. Он просыпается в четыре часа утра (слышит бой часов на Соборе, не такой родной и близкий, как дома, не такой пугающий и оглушительный, как в Епископской резиденции, а отдаленный и незнакомый, точно во сне). И тут же понимает, что нестерпимо хочет в уборную. Поскольку накануне вечером он свалился без сил от усталости и заснул, изменив своей доброй привычке. Положение серьезное.

У Александра есть одна особенность. Он говорит сам с собою, особенно в критических ситуациях. Сейчас ситуация критическая.

Александр: Я хочу в уборную, надо найти горшок.

Он вылезает из-под перины, в слишком длинной ночной рубашке Арона, и начинает лихорадочно искать горшок, но горшка нет.

Александр: Горшка здесь нет, придется идти в уборную.

С трудом сдерживаясь, он отправляется в путешествие по незнакомой квартире. В окно сочится бледный рассвет.