Оскар Уайльд - Баллада Редингской тюрьмы

Близ Рэдинга есть в Рэдингской
   Тюрьме позорный ров.
Злосчастный человек одет в нем
   В пылающий покров.
Лежит он в саване горящем —
   И нет над гробом слов.

Пусть там до воскресенья мертвых
   Он будет тихо тлеть,
И лить не нужно слез безумных,
   И без толку жалеть:
Убил он ту, кого любил он, —
   Был должен умереть.

Но убивают все любимых, —
   Пусть слышат все о том.
Один убьет жестоким взглядом,
   Другой — обманным сном,
Трусливый — лживым поцелуем,
   И тот, кто смел, — мечом!

Не в алом атласном плаще
с атласной пряжкой на плече,
костляв, как тауэрский нож,
он прям. И ранен был,
когда в нечаянную ночь
любимую убил.
Ведь каждый в мире, кто любил,
любимую убил.
Убил банальностью холуй,
волшебник — салом свеч.
Трус для убийства поцелуй
придумал. Смелый — меч.
Один так мало пел: — Люблю!
Другой — так много, хоть в петлю!
А тот с идеями связал
убийство. Дескать, свергнем гнет.
Один убьет, а сам — в слезах,
другой — и не вздохнет.
Для комплекса добра и зла,
мой сэр, еще сыра земля!
Мой сэр, еще сыра земля!
              Сыра земля…
Не суетиться мертвецам
у Стикса, медленно мерцать.
Им не натягивать белье,
белье под цвет совы.
Не наблюдать, как мы плюем
у виселиц своих.
Но не убить себя. Следят
священник и мильон солдат,
шериф, тяжелый, как бульдог,
и нелюдимый без вина,
и губернатор-демагог
с ботинками слона.
В наш административный ад
и ты попал, Уальд.
Где Дориан? Где твой прогноз?
Брильянтовый уют.
Вон уголовник произнес:
«И этого убьют.»
Актер, коралловый король,
играй игрушечную роль,
на нарах ублажай и зли
библейских блох, Уальд!
Ведь каждый человек Земли
уальдов убивал!
Не государство и не век,
не полицейский идеал,
а каждый честный человек
уальдов убивал!
Кто мало-мальски, но маляр,
читал художнику мораль.
Читал художнику мораль.
        Читал… Читал…
Идут часы моей судьбы
над Лондоном слепым.
Не поджидаю день за днем
ни оргий, ни огней.
Уж полночь близится давно,
уже все выпито вино,
а гения все нет.
Что гений — мне? Что я — ему?
О, уйма гениев, уму
над бардаком не засверкать
снежинкой серебра.
Будь гениален, как Сократ.
Будь гениальнее стократ
сам самого себя.
И сказку… Сказку береги.
Ни бесу, ни себе не лги.
Ни бесу, ни себе не верь,
не рыцарствуй на час.
Когда твою откроют дверь
определенный час,
он примет формулу твою:
— Что делаете, сэр?
— Творю…
А в вашем вежливом бою
с державной ерундой
один сдается, говорю,
не бык, так матадор!
Ваш бой — на зрительную кровь,
на множественную любовь
на несколько минут.
Твой бой — до дыба, до одежд,
без оглушительных надежд,
в единой — на перо!
Уходит час. Идут часы,
моей судьбы мои чтецы.
Уходит час, и в череде,
пока сияет свет,
час каждый — чудо из чудес,
легенда из легенд!
Но вот войдут червивый врач
и премированный палач.
Врач констатирует теперь
возможности связать меня.
Врач констатирует меня.
«Огня!» — потребует, — «Огня!»
Втолкнут за войлочную дверь
и свяжут в три ремня.

Гвардейца красит алый цвет,
 Да только не такой.
Он пролил красное вино
 И кровь лилась рекой,
Когда любимую свою
 Убил своей рукой
Он вышел на тюремный двор,
 Одет в мышиный цвет,
Легко ступал он, словно шел
 На партию в крикет,
Но боль была в его глазах,
 Какой не видел свет.
Но боль, какой не видел свет,
 Плыла, как мгла из глаз,
Уставленных в клочок небес,
 Оставленный для нас,
То синий и таинственный,
 То серый без прикрас.
Был час прогулки. Подышать
 Нас вывели во двор.
Гадал я, глядя на него:
 Вандал? Великий вор?
Вдруг слышу: «Вздернут молодца,
 И кончен разговор».
О боже! Стены, задрожав,
 Распались на куски,
И небо пламенным венцом
 Сдавило мне виски,
И сгинула моя тоска
 В тени его тоски.
Я понял, КАК был легок шаг —
 Шаг жертвы — и каким
Гнетущим страхом он гоним,
 Какой тоской томим:
Ведь он любимую убил,
 И казнь вершат над ним.
Любимых убивают все,
 Но не кричат о том.
Издевкой, лестью, злом, добром,
 Бесстыдством и стыдом,
Трус — поцелуем похитрей,
 Смельчак — простым ножом.
Любимых убивают все,
 Казнят и стар и млад,
Отравой медленной поят
 И Роскошь, и Разврат,
А Жалость — в ход пускает нож,
 Стремительный, как взгляд.
Любимых убивают все —
 За радость и позор,
За слишком сильную любовь,
 За равнодушный взор,
Все убивают — но не всем
 Выносят приговор.
Не всем постыдной смерти срок
 Мученье назовет,
Не всем мешок закрыл глаза
 И петля шею рвет,
Не всем — брыкаться в пустоте
 Под барабанный счет.
Не всем, немея, увидать
 Чудовищный мираж:
В могильно-белом Капеллан,
 В могильно-черном Страж,
Судья с пергаментным лицом
 Взошли на твой этаж.
Не всем — тюремного Врача
 Выдерживать осмотр.
А Врач брезгливо тороплив
 И безразлично бодр,
И кожаный диван в углу
 Стоит как смертный одр.
Не всем сухой песок тоски
 Иссушит жаждой рот:
В садовничьих перчатках, прост,
 Палач к тебе войдет,
Войдет — и поведет в ремнях,
 И жажду изведет.
Не всех при жизни отпоют.
 Не всем при сем стоять.
Не всем, пред тем, как умереть,
 От страха умирать.
Не всем, на смерть идя, свою
 Могилу увидать.
Не всех удушье захлестнет
 Багровою волной,
Не всех предательски казнят
 Под серою стеной,
Не всех Кайафа омочил
 Отравленной слюной.