Юрий Белаш - Окопные стихи

пыль липла к телу,

лезла в ноздри,

хрустела на зубах,

сушила горло -

и вызывала тошноту...

*

Выжить за счет других - вот его

цель заветная.

*

Сначала - зарыли: решили, что мертвый.

Потом передумали - и откопали: живой!

*

Как хотите, а все-таки это не женское дело - война.

И не требуйте - если умны - доказательств.

*

На войне

цена

всему

одна -

жизнь людская.

*

... а их все ждут, надеются на встречу...

*

Слава вам - безымянным бойцам 41-го года!

Вам, принявшим невиданной силы удар на себя.

Орденов и медалей, чтоб вас наградить, не хватило,

Но земли, чтобы вас схоронить, оказалось

достаточно всем.

*

Война убыстряет жизнь.

*

Отступление:

горят деревни, деревья, хлеба,

горят ноги в ботинках,

горит душа...

*

Я люблю военнный язык,

если только это - язык,

а не рык.

*

Неужели было такое время,

когда мы перед едой мыли руки?..

*

Доля связистов:

связь замечают, когда ее нет.

*

Тот снаряд, что свистит -

мимо летит.

*

Обычный разговор в окопах:

какую смерть придумать Гитлеру,

когда он попадется в наши руки?..

*

По улице - пулеметный огонь.

Прижались к стене.

А на ней -

Контур детской руки

с обведенными пальцами.

*

Культурно матерился:

- Облокотиться я хотел на вас!..

*

Баня в окопах:

потеешь,

а вымыться негде.

*

Наша рота отличилась в том бою:

на нейтральной полосе

две воронки заняла...

*

Строгий командир:

- Убьют - на глаза не попадайся: накажу!

*

Да гори ты синим пламенем!-

а я дров подброшу.

*

Наше время трагично. И трагичней его от Адама и Евы в истории не было.

*

Мы возникаем из небытия.

И, жизнь прожив,

в небытие уходим...

*

Кто в "наркомздрав", кто в "наркомзем",

кто в "здравотдет", кто в "земотдел", -

кому как повезет...

*

Снега:

и лежит земля перебинтованная,

Точно в спину раненый солдат.

*

Так любили страну, что писать о себе им

казалось неловко.

*

Убить врага и снять с него оружие -

обычай столь же древний, как война.

*

Поля -

как солдатские головы,

подстриженные под машинку.

*

Зачем солдату

в ранце таскать

лишнюю тяжесть -

маршальский жезл?..

*

На войне, под огнем,

ты поймешь ту простую и вечную истину -

жизнь сама по себе - и награда и счастье.

*

Нет жизнь не коротка, хотя и коротка:

она вмещает вечность в ей отведенный срок.

*

... и луна выходит из-за леса новенькой

медалью "за отвагу".

*

Солдат думает,

что погибнет, -

и перестает думать о смерти.

*

Отвоевалась:

комссовали по беременности с фронта...

*

запустит сгоряча на пользу службы -

песок посыплется

со стен траншей.

*

В бою "ура"

кричишь не для врага,

а для себя.

*

Уйти из памяти труднее, чем из жизни.

*

Чем выше командир,

тем больше шансов

дожить до окончания войны.

*

Мы сыны не только Отечества,

но и всего человечества.

*

Проснулся утром,

сказал:

- убьют сегодня...

и к вечеру - погиб.

*

Пугающе-начальственная строгость неумных командиров.

*

Выходит раненый из боя

и смеется -

как чокнутый:

доволен, что остался жив.

*

У танка -

зренье стариковское:

вблизи он видит плохо.

*

Паршиво,

если смелость переходит в безрассудство.

*

После выстрела

орудие

подпрыгивало,

как лягушка.

*

После бомбежки -

в окопе,

тонко звеня,

осыпался песок.

*

Выстрел из танковых орудий:

- В вас!

- В вас!

- В вас!..

Бац!

--------

Победа!

Толкнул разрыв - и опрокинул. И жизнь моя -

оборвалась.

Зачем, зачем, судьба военная, ты так со мною обошлась!

Уж лучше было бы загнуться в том 41-м распроклятом,

Чем, всю войну пройдя, погибнуть в победном этом

45-м,-

Когда войне-то пустяки - часа четыре оставалось,

Когда последние снаряды с прощальным эхом

разрывались,

Когда товарищи мои - потом - стреляли вверх, кричали,

И похоронщики, как дети, с другими вместе ликовали,

О мертвых в первый раз забыв... И мы, растерзанные,

жалкие,

В крови засохшей и земле - у ног живых лежали рядом

И не мешали торжеству: в такое празднество великое

Туда и обратно

Идти туда – страшнее, чем обратно.

Вот почему, когда на фронт бредёшь,

Рождает внутренняя дрожь

Уже воронка возле медсанбата.

Совсем не то, когда идёшь назад,

Пропахший кровью, порохом и дымом, –

Покажется тогда глубоким тылом

С воронками своими медсанбат.

А между прочим, поимей в виду, –

И тут не спрячешься от пушек дальнобойных.

Но ты шагаешь мерно и спокойно

И не тревожишь душу понапрасну:

Ты видел смерть вблизи, ты побывал в аду, –

Ну и чистилище тебе уже не страшно.

День рождения

В нашей жизни не так уже много тепла.

Да и разве нас женщина – нас война родила.

И вовек не забудется этот роддом

Под взлохмаченным небом в окопе сыром.

Было хмуро, натоптано, ветрено, пусто.

Пули тюкали в мокрый, расплывшийся бруствер.

Сиротой безотрадной казалась поляна

с посечёнными насмерть стеблями бурьяна.

Но в осеннюю эту, военную слякоть,

Даже ели хотелось – нельзя было плакать.

И в окопчике тесном, согнувшись горбато,

Грели руки и душу о ствол автомата.

Костры 42-го года под Старой Руссой

Лес трещит от мороза – как будто в лесу кто стреляет.

Забивает дыханье январская лютая стынь.

У дороги лесной, не дойдя до переднего края,

жгут бойцы на привале свои фронтовые костры.

Гаснут зимние сумерки. Небеса налились синевою.

Над дорогой бледный серпик иззябшей луны.

Остаётся меж нами и этой треклятой войною

километров двенадцать, не больше, морозной лесной

тишины.

Ночью будем на месте. А утром пойдём в наступленье.

Станем вязнуть в снегу, пот и кровь утирая со лба.

И потянутся по лесу, но теперь уж в другом направленье,

вереницы израненных, злых молчаливых солдат.

И опять добредём до знакомых вчерашних стоянок.

И раздуем костёр, и усядемся тесно вокруг,

сунув прямо в огонь – отрешённо и деревянно –

головешки негнущихся, обмороженных рук…

Ох какая зима! Ох какая свирепая стужа!

Примерзает душа к позвоночнику мутной сосулькой.

Да, конечно, фашистским собакам приходится туже,

но и нам – не дай бог! – сиди у костра и не булькай.

Не спасают ни ватные брюки, ни валенки, ни полушубки.

Да и что они могут, когда всё мертвеет окрест,

ну а мы днём и ночью в снегу, на морозе – какие уж

сутки,

страстотерпцы, несём свой судьбою назначенный крест.

…Гаснут зимние сумерки. Небеса налились синевою.

Над дорогой повис бледный серпик иззябшей луны.

Снег скрипит, как резиновый, под солдатской ногою –

и морозное эхо звенит средь лесной тишины.

Вступление в Браунсберг

Города Восточной Пруссии встречали нас кладбищенской тишиной: дома целы, а жителей почти ни души, угнаны гитлеровцами в глубь Германии.

Люди ушли, а город остался.

Мёртвым, закованным в камень пространством,

телом, лишённым души.

Жутко бродить в этом городе гулком

по площадям, по пустым переулкам –

жутко, что нет никого.

Хоть бы в саду перед белым окошком

жалобно, что ли, мяукнула кошка, –

нету и кошек, представьте!

Только вороны над ратушей хмурой,

крытой внаклад черепицею бурой,

каркают хрипло и зло.

Славяне под Кенигсбергом

По Восточной Пруссии, асфальтом,

средь немецких стриженых равнин,

в фаэтоне с вещевым хозяйством

догоняет полк свой славянин.

Фаэтон в порядке!.. На резиновом

мягком подрессоренном ходу., –

для военных целей реквизирован

в 45-м радостном году.

Ничего устроился с комфортом.

Восседает словно фон-барон.

Рядом с вещмешком его потёртым