Константин Бальмонт - Литургия красоты. Стихийные гимны

Возле лиловатых орхидей.

В лепете романса — цвет сирени,

Сад мечты, и в нем упавший лист,

В красочном контрасте — свет и тени,

На руке лилейной — аметист.

Мне снилось множество цветов,

Багряных, алых, золотистых,

Сапфирно-синих лепестков,

И снов, застывших в аметистах.

Но между всех цветочных сил,

Я видел, в призрачной картине,

Что красный цвет внизу застыл,

А цвет зеленый — посредине.

Но выше — выше, в синеву,

Восходит множество фиалок,

И в сновиденьи наяву

Я вижу белый храм Весталок.

Их не встревожит зов ничей,

Им Ночь  моления внушает,

И взор фиалковых очей

В себе бездонность отражает.

И быстро, быстро, быстро — я

Несусь мечтою к ним, предельным,

В лесной пустыне Бытия

Забвенье пью фиалом цельным.

Звуки лютни в свете лунном,

Словно сказка, неживые,

В сновиденьи многострунном

Слезы флейты звуковые.

Лики сонных белых лилий

В озерной зеркальной влаге,

Призрак ангелов, их крылий,

Сон царевны в лунной саге.

Легкий слой чуть выпавшего снегa,

Серп Луны в лазури бледно-синей,

Сеть ветвей, узорная их нега,

Кружевом на всем — воздушный иней.

Духов серебристых замок стройный,

Сонмы фей в сплетеньях менуэта,

Танец блесток, матово-спокойный,

Бал снежинок, вымышленность света.

Голубовато-белый и красновато-серый,

В дворце людского мозга два цвета-вещества.

Без них мы не имели б ни знания, ни веры,

Лишь с ними область чувства и наша мысль жива.

Чрез них нам ярко светят душевные эфиры,

Напевность ощущений слагается в узор.

В дворце людского мозгa играют скрипки, лиры,

И чудо-панорама струит просвет во взор

Во внутренних чертогах сокровища без меры,

Цветут, пьянят, чаруют — не день, не час, века —

Голубовато-белый и красновато-серый

В дворце людского мозга два странные цветка.

Нарцисс, восторг самовлюбленности,

До боли сладостные сны,

Любовь — до смерти, до бездонности,

Всевластность чистой Белизны.

Нарцисс, забвенье жизни, жалости,

Желанье, страстность — до того,

Что в белом — в белом!— вспышка алости,

Забвенье лика своего.

Нарцисс, туман самовнушения,

Любовь к любви, вопрос-ответ,

Загадка Жизни, отражение,

Венчальный саван, белый цвет.

Как ни странно это слышать, все же истина верна:—

Свет противник, мрак помощник прорастанию зерна.

Под землею призрак жизни должен выждать нужный срок,

Чтобы колос золотистый из него родиться мог.

В черной тьме биенье жизни, зелень бледная, росток,

Лишь за этим стебель, колос, пышность зерен,

                                         желтый сок.

Мировой цветок, который назван Солнцем меж людей,

Утомясь, уходит в горы, или в глубь ночных морей.

Но, побывши в сонном мраке, в час рассвета,

                                         после грез,

Он горит пышнее, чем маки, ярче самых пышных роз.

Черный уголь — символ жизни, а не смерти для меня:—

Был Огонь здесь, говорю я, будет вновь напев Огня,

И не черный ли нам уголь, чтоб украсить светлый час,

Из себя произрождает ярко-праздничный алмаз.

Все цвета в одном согласны входят все они —

                                             в цветы.

Черной тьме привет мой светлый мой светлый,

                                  в Литургии Красоты!

В закатном зареве мгновений, твоих или моих,

Я вижу, как сгорает гений, как возникает стих,

В закатном зареве мгновений докучный шум затих.

Воспламененное Светило ушло за грань морей,

И в тучах краски доживают всей роскошью своей,

Чего в них больше — аметистов, рубинов, янтарей?

К чему свой взор случайно склонишь, то даст тебе ответ,

В одном увидишь пламя счастья, в другом

                                        услышишь «Нет».

Но все, на что свой взгляд уронишь, восхвалит

                                          поздний свет.

Прозрачность, нежность, и чрезмерность, все слито

                                             в забытьи,

В последний раз мы их коснемся в предсмертном бытии,

И мы поймем, что эти краски —твои или мои

И мы поймем, как полнозвучно поет волна морей,

Когда дневное отшумело, и Ночь, во сне, бодрей,

И все ночное, незаметно, идет скорей, скорей.

Вот, все воздушней аметисты, рубины, янтари,

Все, что во внешнем — еле слышно, все ярко — что внутри,

Мгновенье пышного Заката — последнее — гори!

Огнепоклонником я прежде был когда-то,

Огнепоклонником останусь я всегда

Мое индийское мышление богато

Разнообразием рассвета и заката,

Я между смертными — падучая звезда.

Средь человеческих бесцветных привидений,

Меж этих будничных безжизненных теней,

Я вспышка яркая, блаженство исступлении,

Игрою красочной светло венчанный гений,

Я праздник радости, расцвета, и огней.

Как обольстительна в провалах тьмы комета!

Она пугает мысль и радует мечту.

На всем моем пути есть светлая примета,

Мой взор — блестящий круг, за мною — вихри света,

Из тьмы и пламени узоры я плету.

При разрешенности стихийного мечтанья,

В начальном Хаосе, еще не знавшем дня,

Не гномом роющим я был средь Мирозданья,

И не ундиною морского трепетанья,

А саламандрою творящего Огня.

Под Гималаями, чьи выси — в блесках Рая,

Я понял яркость дум, среди долинной мглы,

Горела в темноте моя душа живая,

И людям я светил, костры им зажигая,

И Агни светлому слагал свои хвалы.

С тех пор, как миг один, прошли тысячелетья,

Смешались языки, содвинулись моря

Но все еще на Свет не в силах не глядеть я,

И знаю явственно, пройдут еще столетья,

Я буду все светить, сжигая и горя.

О, да, мне нравится, что бело так и ало

Горенье вечное земных и горних стран

Молиться Пламени сознанье не устало,

И для блестящего мне служат ритуала

Уста горячие, и Солнце, и вулкан.

Как убедительна лучей растущих чара,

Когда нам Солнце вновь бросает жаркий взгляд,

Неисчерпаемость блистательного дара!

И в красном зареве победного пожара

Как убедителен, в оправе тьмы, закат!

И в страшных кратерах — молитвенные взрывы:

Качаясь в пропастях, рождаются на дне

Колосья пламени, чудовищно-красивы,

И вдруг взметаются пылающие нивы,

Устав скрывать свой блеск в могучей глубине.

Бегут колосья ввысь из творческого горна,

И шелестенья их слагаются в напев,

И стебли жгучие сплетаются узорно,

И с свистом падают пурпуровые зерна,

Для сна отдельности в той слитности созрев.

Не то же ль творчество, не то же ли горенье,

Не те же ль ужасы, и та же красота

Кидают любящих в безумные сплетенья,

И заставляют их кричать от наслажденья,

И замыкают им безмолвием уста

В порыве бешенства в себя принявши Вечность,

В блаженстве сладостном истомной слепоты,

Они вдруг чувствуют, как дышит Бесконечность,

И в их сокрытостях, сквозь ласковую млечность,

Молниеносные рождаются цветы.

Огнепоклонником Судьба мне быгь велела,

Мечте молитвенной ни в чем преграды нет.

Единым пламенем горят душа и тело,

Глядим в бездонность мы в узорностях предела,

На вечный праздник снов зовет безбрежный