Вера Камша - Герои на все времена

Он направил коня в пещеру без колебаний, поудобнее перехватил копье и поехал через подземные залы, стремясь к бледному золотому свету, свету тайны, зареву дракона. Пещера сменялась большей пещерой, та — меньшей, и все они были громадны, а свет становился ярче. Было не холодно и не тепло. С потолка и пола драконьих чертогов тянулись друг ко другу каменные свечи и срастались, образуя колонны. Рыцарь миновал изумительные колоннады, белые с нежным розовым и золотистым наплывом — как будто бы огонь дракона воплотился в камне.

Увидев наконец дракона, рыцарь не сразу отличил его от скал, не сразу понял, что уже встретился со своим противником, а осознав это, осознал и неотвратимость собственной смерти. Ни одно, оружие, которое мог поднять в бою человек, не причинило бы этому дракону вреда. Дракон был слишком велик. Громадный, словно белая гора, он так же возвышался надо всем живым, как она высилась над смехотворно низкими горами речного края. Глаза дракона — нет, Дракона! — были котлы богов, в которых плавилось золото и серебро. Седая голова напоминала ледник, и весь он был как исполинская скала, древняя, но крепкая и смертоносная. Гребень Дракона сверкал в отблеске неземного огня, как на большой реке сверкает в солнечных лучах череда вставших дыбом льдин во время ледохода. Копье, которое судорожно сжимал рыцарь, вряд ли пробило бы толщу белесой, с серебристой чешуей шкуры, не говоря уж о том, чтобы пронзить сердце ужасающего гиганта. Рыцарь прикинул, нельзя ли ударить копьем в драконий глаз так, чтобы острие достало мозг, но понял, что, во-первых, никогда не добросит копье до такой высоты, а во-вторых, драконий череп слишком большой. Копье, ударившее в глаз, до мозга просто не достанет. Теперь рыцарь знал, почему здесь пали уже десятки рыцарей-драконоборцев, сотни воинов и наемных солдат. И почему никто из них не вернулся из Драхенланда, чтобы предупредить об опасности, например, его самого.

— Иногда они все же бросаются в бой, — сказал Дракон. Его голос шумел, словно горный поток, и шелестел, как падение мириадов капель с каменных свеч. — Они бросаются на меня, и я их убиваю. Сжигаю дотла. Они ищут смерти, и я даю ее им.

Рыцарь удивился, что конь до сих пор не впал в панику и не сбросил его, и тут же понял, что животное вообще не видит Дракона. Не видит его как Дракона. Дракон ничем не пах, не шевелился и, кажется, не дышал. Для коня он был просто скала, с которой раздавался нелюдской голос — как отдаленный рокот, лавина, глас белой горы.

— Ты можешь присоединиться к ним, — продолжал Дракон. — Или сойти вниз, в город, и присоединиться к тем, кто искал жизни, славы, сокровищ или любви. К тем, кто еще хочет жить. Я бы на твоем месте выбрал жизнь.

Рыцарь был поражен и не сразу нашелся с ответом, а когда все-таки нашелся, ответ был не из самых умных.

— Ты не собираешься меня есть?

— Я не ем людей, — ответил Дракон.

— А как же девушки? Тебе каждый год отдают по девушке. Разве ты их не ешь?

— Если бы я питался девушками, или рыцарями, или скотом, или еще какими-то существами, разве я мог бы обойтись одной девушкой и парочкой рыцарей в год? — Дракон как будто забавлялся. — Открой глаза, смертный, подними забрало твоего страха. Если бы я ел плоть живых тварей, никакая страна не смогла бы меня прокормить. Мне не хватило бы в год и десятка стад. Я сожрал бы всех жителей этих краев, опустошил деревни и города, а потом и весь континент. Все живое пало бы жертвой моего ненасытного голода, моего гнева.

— Значит, ты вовсе не ешь людей? Но зачем тебе тогда девушки?! — вскричал рыцарь, вспомнив сероглазую дочь купца. — Это просто такая жертва? Что же ты с ними делаешь? Сжигаешь?!

— Зачем же? — сказал Дракон. — Спустись в город, и ты узнаешь ответ на этот вопрос. Как и на многие другие. Тебе так или иначе придется надолго там задержаться. Я не позволяю таким, как ты, покидать этот город.

— Я должен там жить? — спросил окончательно сбитый с толку рыцарь. Все, просто все было не так. Он чувствовал себя новым, слабым, беспомощным, как дитя, и хотел теперь только постичь тайну, которую скрыла эта страна.

— Да, — изрек Дракон. — Если тебя сейчас не убьет страх, отчаяние или глупость, тебе помогут построить дом. Если захочешь, ты сможешь жениться на девушке, которую принесут мне в дар, когда в приречном краю взойдут ландыши.

Рыцарю снова явились серые глаза, толстая ржаная коса, лукавые взгляды из-под ресниц. Теперь он понимал истинное значение этих взглядов.

— Так я поеду, — сказал он.

— Как твое имя, рыцарь? — спросил Дракон.

— Томас фон Винтерборн.

— Некоторые воины пытались победить меня обманом, Томас фон Винтерборн. Завоевать мое доверие и как-нибудь меня убить. Я убиваю всех таких людей. Сжигаю заживо. Запомни это.

Рыцарь кивнул и тронул поводья, разворачивая коня. Через несколько шагов он остановился и, не оборачиваясь, спросил:

— И все же… Зачем ты берешь у людей их дочек, если девушки тебе, в сущности, ни для чего не нужны? И что же ты ешь, о Дракон, если не ешь людей?!

— Тебе придется дойти до ответов своим умом, — сказал Дракон.

Отъехав подальше от обиталища Дракона, Томас фон Винтерборн спешился и повел коня под уздцы, чтобы полюбоваться на сокровищницу пещер — золотистые свечи, колонны и стены, усыпанные гнездами самоцветов. Все, что так долго гнало его по горам и долам этой страны, не давая остановиться, передохнуть, подумать, — отчаяние, осужденье, страх — теперь покинуло его, улетучилось без следа. Душа его была спокойна. Если поспешить и не останавливаться на привал, он успеет добраться до дома с хвощами на крыльце как раз к полуночи.

Тик-так. Тик-так.

Качается туда-сюда тяжелый маятник, с мерным скрежетом поворачиваются шестеренки, отсчитывая время. Отсчитывая мгновения нашей жизни.

Это часы — мудреная игрушка, которую бабка вывезла из сказочной страны с загадочным прозванием Неметчина. Думали, загнутся они в нашем царстве, не станут работать. Ан нет, все так же с самодовольным равнодушием покачивается маятник, словно бы и не покидали часы свою родину. Словно бы за окнами простирается не наш обычный тридесятый лес, а земля с чудным именем.

Тик-так. Тик-так.

И, подчиняясь заданному ритму, волшебству звучащей мелодии времени, суетится от печки до погреба моя хозяйка, выполняя работу по дому. Мурлыкая себе под нос не хуже меня, когда я сметанки налопаюсь — и на бочок, подставляя пузо под ее пальцы.

Тик-так. Тик-так.

Эх, трудная жизнь у кота: только проснешься, как уже завтракать пора. Только позавтракаешь, почти час обеда подошел. Только пообедаешь от души — самое время на солнышке понежиться-подремать. А там и ужин поспел. Ой, ну до чего же жить тяжко!

Вот вы небось думаете, что я — лентяй. Что кот в доме должен обязательно мышей-крыс ловить, а не сливки, облизываясь, лопать. Так я ведь не обыкновенный кот, я — первейший помощник, советчик, собеседник и вообще зверь в хозяйстве не лишний. Особенно если хозяйка моя — сама Баба-Яга.

Тик-так. Тик-так.

Трудные у меня будни. Однако еще труднее будней — праздники, когда царевич какой за помощью явится. Ну, там птицу ему украсть воспитание не позволяет, но обстоятельства принуждают. К кому тогда за помощью бежать? Правильно, к Бабе-Яге. А та уже на меня с надеждой поглядывает, потому как без меня ей не обойтись. С младых когтей я у нее на коленях лежал да беседы умные слушал. Слушал-слушал, мудрости поднабрался, да так, что со временем самолично начал советы давать. И не только жаждущим-страждущим, но и даже Яге. А и правильно: она хоть Баба и с понятием, но и на старуху бывает проруха.

Вот, о главном-то я забыл: не представился еще. Я — это я. Точнее, кот Митрофан Володимирович собственной персоной.

Царевну какую уболтать, подластиться да за ворота из-под батюшкиного строгого надзора выманить? Снова меня зовут. А уж если дело до использования подручных средств доходит, тут без меня совсем никак. Бабка-то уже старенькая, да и сызмальства читать не обучена была, поэтому все инструкции-руководства я назубок учу, чтобы потом царевичам помощь оказать.

Сынки царские, они ведь люди хитрые, считают, что раз батюшка у них — царь, то ничего тяжелее скипетра и державы им в жизни и поднимать не придется, дела все на думных дьяков перевалить можно, а науки всякие — вообще дело не царское. Царское дело — лоб из-под шапки морщить да приказывать поскорее обед подавать.

Хотя царевичи тоже разные бывают. Однажды дюже диковинный попался, сразу видно, нездешний: сам весь черный, будто в углю заночевал, вместо кафтана — юбка меховая (срамотища-то!), а из оружия только палка. Зато большая. Но умный был — страсть. Как начнет лопотать что-то на своем наречии да все в небо указывает. Небось атлас звездный наизусть знал, а я-то шанс образование улучшить упустил, да еще и дурак дураком выглядел — только «мяу» и «мяу» в ответ, мол, «на русский перейди, морда немытая». Так ведь, бедолага, и сгинул от незнания языков. Говорил я ему, налево не сворачивай, сожрут. Похоже, не понял он меня, ой, не понял.