Олег Юрьев - Стихи и хоры последнего времени

ой не спи не спи касатка
за раскуренной трубой
ходит пó двору кошатко
голубой а хвост трубой

я касатка сплю и вижу
темный сон бессонный сон
сом усóм качает рыжу
воду по-за колесом

ох с гнезда лети касатка
в жирный дым заволокись
всходит лестницей кошатко
фыры-фыр и киси-кись

я касатка сплю и слышу
клокчет рыжая вода
я усами чуть колышу
в дальнем небе невода

ну тогда загинь касатка
бог с тобой и черт с тобой
по коньку ползет кошатко
вот-вот будет за трубой

я касатка сплю и чую
крови соль из-под ручья
где я днюю и ночую
я касатка я ничья

(отсутствует)

Обникают поезда
на мостах взвывающих,
над звездой висит звезда, —
кто их вывесил, мастак? —
на местах взмывающих.

Кто раздрызгал пустоту
по надлунному кусту —
ярус за ярусом, ярус за ярусом! —
кто напрыскал в облака
голубого молока
и зеленым побрызгал стеклярусом?

Кто щуренка и сома
затворяет во тьму коряг,
кто сводит ласточек с ума
и танцует на курях,
кто надменную овцу
шлет в тайгу на смерть ловцу?

Самолет лежит на дне,
погнýтый клевер на носу
поскрежётывает, полуотваленный.
С черной сумкой на ремне,
с круглыми очками на носу,
он во мху, а возле – синий пакет окровавленный.

Это он, это он,
это же он – или другой!
К нам приехал, к нам приехал,
к нам приехал дорогой!
Это он, это же он,
в небесах бог радио он,
к нам приехал, к нам приехал
мертвый сокол Галактион
Автандилович Сулухадзе.

сквозь виноградные ряды
видать висячие гряды
с изнанки розовы и сини

а ниже праздный ястребок
кладет себя на пестрый бок
и исчезает в паутине
тесно сияющих лучей
и он уже никто ничей
сияюще-незрим двумерен

и вылетает из нигде
по виноградной борозде
черкнувши треугольным зверем
и выскочивши вдалеке
мышь обомлелая в руке
гул возмущенный ос рабочих

вот так ложатся на крыло
кого дугою повело
соколик орлик ястребочек

В пять утра замолчат смертефоны,
В шесть засеются снегом экраны:
То последний уход Персефоны —
Без цветов, без плодов, без охраны.

Тишина с тишиною не дружит,
Не дает ей ни сна, ни покою,
Как последняя ласточка, кружит
Над сползающей в бездну рекою.

Тишина тишины не осудит,
Ей не выклюнет смуглого глаза —
Как последняя бабочка, будет
Плакать крыльями в куполе газа.

Обломил бы я веточку дрока
И за ней бы ушел, тишиною,
Но не знаю последнего срока
И хожу у нее за спиною.

…В семь исчезнут с морей теплоходы
И споткнутся почтовый и скорый,
И сомкнутся последние воды
Над венцом кипарисовым Коры.

Ничего не осталось, только ветер горит
в золотых волосах погибающих верб,
только мыльную реку из тяжелых корыт
наливает какой-то молдовалах или серб;

ничего не осталось – ни себя ни тебя,
только поезд стоит, уносясь по мосту,
только жизнь незаметная, нас погубя,
отступает, еще не сыта, в темноту.

о звёздках каменных и белых
о блестках ангелов ночных
о желтизне подлодных белок
о черноте подводных шмыг
есть песни дивные не пел их
еще никто ни гоп ни смык

ни мы гигантские креветки
мы выйдем нá реку пройтись
тут жолклым светом свищут ветки
и звёздки валятся под тис
тут в сломанных корнях медведки
сосут сердца подземных птиц

тут сóвки слизывают слезки
загнившие с собачьих глаз
и круглый розовый и плоский
мосты окутывает газ
и раздвоённые полоски
горят в сухих усах у нас

когда по берегу по брегу
с дерёв слетают янтари
и фонари ползут по древу
с погасшей ниточкой внутри
к вину морозному и хлебу
на дне зари на дне зари

идем и мы

кто сердцу нашему не сын
тому не жить среди осин
в их жолтой и пелёсой дрожи
тому не пить того вина
но это не его вина
просто мы стали пóд вечер строже

вино осинное гори
в стаканах каменных зари
рéку вполблеска на скóс мусоля
редеет роща средь огня
и влажный колокол коня
раскачивается на крае поля

теки осеннее вино
куда – не все ль тебе равно
всюду вечер белесый и ветер пелесый
кто сердцу нашему не брат
тому я и в раю не рад
в аду не дам огня для папиросы

листы дрожат в продутой мгле
шуршат по выжатой земле
по палубам чиркают и по трапам
где нет тебя и нет меня
погасший колокол коня
гудмя гудит захлебываясь храпом

когда б я мог я встал бы в строй
российской армии чудесной
стоял бы на ветру
(оркестр бы вытряхивал прощанье
славянки льдом просодическим из труб)
и скоро был бы труп

простясь с сестрой
в шубейке ледяной чешуистой и шапочке прелестной
с пером когда б имел сестру
вдоль эшелона шел бы наклонивши лоб с прыщами
под фуражкой и был бы мужествен и груб
и скоро был бы труп

ах товарищ лейтенант о господин поручик
перекрещенный портупеей как женщина какой-то сбруей
планшет с военной тайною внутри
колотит по ноге (прощанье
славянки падает последней слюнкой льда)
и поезд отправляется туда

о как я не люблю коварных и ползучих
клеветников россии послужу к добру ей
отдам ей жизнь ненужную бери
красавица как пахнет овощами
тушеными дым паровозный его отогнутая борода
и поезд отправляется – куда?

Здравствуй, снег, русскому друг, немцу страх,
Б-жия хохма евреину!
Неба круг, белый мрак, сеет прах
в шерстку бурую Маину, в черную – Реину.

То был я, я был маг, вы́кликал снег
первыми двумя строчками вышестоящего четверостишия!
Первый раз и последний за весь мой дурацкий век
смог я так. Здравствуй же, снег! Ты так тих, но скоро буду тише я.

Ну что же, прощай, книжечка моя бедная! Оставляю
   тебя шелестеть страничками, раздуваясь
и сдуваясь, как легкое или как мехá баяна;
   сиротой среди братцев и сестриц, как и ты, горьких
си́рот, листьями шелестящих на этом береге Леты
   в роще из óсокорей и осин.

Долго мне плыть на тот берег в скрежещущей плоскодонке —
   пока не забуду, как тебя и звали,
и братцев твоих с сестрицами, родных и приемных;
   пока не спрыгнý с лодочки, черным сéребром сердце oбрызгав,
и не скажу: не шелестите, проклятые книги,
   я вас никогда не писал!

А ты – ты не грусти, и не плaчь, и не поминай лихом.
   Ты забудь меня, дрожа в вечнозакатной роще
среди сестриц и братцев дрожащих, – как и ты, горьких си́рот…
  …Но скоро, скоро зима станет, спадут листья,
в их ворохáх волглых зашуршат зайцы и лисы,
   все белым покроется сном.

Как птица лесов перелетает вершины гор,
Так перемахивает через реку, сверкающую мимо тебя,
Мост, легкий и сильный,
Звучащий повозками и людьми.