Борис Закович - Дождь идет над Сеной

Возвратившись ночью, однажды,
Без надежд, без денег, без сил,
«Что душа, любовь или жажда,
Или холод? — так я спросил.

Чем живу я, кого люблю я,
За кого по ночам молюсь,
Тяжкий грех за кого свершу я,
Иль проснусь и к жизни вернусь?»

Уж сказал я, то было ночью,
В час, когда живые во сне,
И картину души воочью
Я увидел в пустом окне.

Там, во тьме, серебрилось поле
Облаков под белой луной,
Без конца и без края, доколе
Простирался холод ночной.

Пустота, провал молчаливый,
Как во мне, как на дне души,
Где не радостно и не тоскливо,
Просто холодно и ни души.

С любителями слов «о добром и о вечном»
Случается и мне ночами толковать.
Высокие слова, мне нужные, — конечно.

А дома — тишина, железная кровать
И пачка папирос, чтоб молча тосковать
Чтоб ничего не знать, пока в рассвете млечном

Не встанет день и, слышные едва,
Не скажет он правдивые слова.

На бой часов, гласящих — «никогда»,
Мы отвечаем: «некогда, когда-то»,
Пока соблазн молчания и льда
Не примирит живущего с утратой.

Соблазны льда растут, как опыт дней,
Который ночью явственен в молчаньи.
И что нам рай, когда душе вольней
Найти покой в двенадцатом звучаньи.

Мы верим тьме, что в ней — начало света,
Мы любим свет, где есть начало тьмы.
Но что есть свет и что есть сумрак, мы
Не обретем у времени ответа.

Быть может, свет и сумрак есть одно
Нам зримого невидимое дно?..
Ответа нет… Покуда длится время,
Нам чуждо духов огненное племя.

Зима, зима… Рождественские дни.
Уж скоро мы сподобимся, надеюсь,
Отпраздновать с друзьями иль одни,
Под восковыми звездами, рассеясь,
И позабыв о скучном, о дневном,
Мы в эту ночь о чем-то (о родном,
Но издавна потерянном) услышим,
В потрескиваньи елочных огней,
В молчаньи снега, спящего на крышах,
В словах гитары…
Но в который раз
Мы слышим этот елочный рассказ?

В часы дороги, суеверно
Приметам веря путевым,
Ночным гудкам, луне, неверно
Белея, мчавшейся сквозь дым,

Я думал, меря расстоянья,
И дни их опытом пустым,
Что нет наград в краю изгнанья
Слезам, бесцельно пролитым.

Что счастья нет… Ночная дума
Была правдивою: за днем
Приходит день; вся жизнь угрюмо
Летит, как тучи за окном.

Я лишь того, в ночном гаданьи
Колесной песни путевой
Узнать не смог, что здесь в изгнаньи
Я встречусь, милая, с тобой,

Что буду ждать тебя, как прежде
Я ждал другую в час ночной,
И вновь узнаю плод надежды, —

— Прощанья шепот ледяной.

Мы шли домой, но вдруг сообразили,
Что забрели как будто не туда…
Места вокруг страшны и чужды были,
А древний путь потерян навсегда.

Но брат сказал, и я жене доверил
Ночной рассказ покойного отца
(Отца, который все пути измерил),
Что в недрах тьмы есть радость без конца.

«Поверь мне, брат! поверь, жена!» — «Поверим!» —
Сказали трое голосом одним.
И вот с тех пор мы бродим, плачем, верим,
Зовем друг друга и пространства мерим,
Ища наш дом под небом ледяным.

Весь день, всю ночь в палате слышен плач,
Весь день, всю ночь в палате бродит врач.
Усатый врач в палате бродит глухо,
И громкий плач летит в глухое ухо.

Усатый врач не может врачевать:
У старика — резиновые руки.
Здесь можно только маяться и звать,
Ночному ветру возвращая звуки.

Ночному ветру возвращая звук
Бессвязных слов, на эту ночь похожий,
Врача иного ожидая стук
В ту дверь, куда мы все уходим лежа.

Пахло кошатиной, скукой.
Слышался дождь… Иногда
В кране по-птичьи, но с мукой
Тихо ворчала вода.

Брезжило утро… По-вдовьи
Выли заводы во мгле.
Сон покидал изголовье,
Будто жалел обо мне.

Я шарил долго, скучно, деловито,
И наконец, за шкапом, у стены.
Нашел огрызок хлеба, там забытый
С какой-то осени или весны.

Покрытый пылью и уже зеленый
Он был тогда мой ужин и обед,
Одновременно сладкий и соленый
От соли той, которой в лавках нет.

Я этот хлеб не разделил с тобою:
Я жил один и тщетно ждал письма.
Поев, я лег, чтоб слушать перебои
Того, что сердцем ты зовешь сама.

Для детищ нашей матери — Цереры
Все вечное о земном отражено —
И звездных пастбищ зыбкие размеры,
И Стикс, где нам забвенье суждено.

И прав любовник, смертному лишь верный,
Когда лишь смерть в нас будит сердца жар,
Органа звук и ямба голос мерный
И звезд осенних траурный пожар.

Не выше ль звезд, кто тщится в жизни дикой
Земную боль надеждой укротить?
Не он ли сможет душу Эвридики
Из темного Эреба возвратить?

Между тем, как в окне розовее
Становилось от пенья Эола.
Я читал по ночам Одиссеи
Для скитальца родные глаголы

Над высокими башнями Трои
Столько лет так бесцельно сражаться
Под высокими башнями Трои
И не в силах с Нептуном расстаться,
Он мечтал о последнем покое…

По ночам над Парижем уснувшим
Раздается чуть слышное пенье, —
То серебряный месяц уснувший
По ночам состязается в тленьи
С Илионом, давно потонувшим.

В окне — луна. Под нею — черный дом.
А там — волы. И страшно в доме том
Стоять, жевать и бредить по ночам
Еще живым, мясистым рогачам.

В саду, меж тем, пред окружным судом
Незрячий крот подземный строит дом
И роет ход для бегства, и грызет
Бетон, кирпич и синеватый лед.

А тут — жильцы: на черепах чепцы
И челюсти — как ржаные щипцы.
И что ни клеть, на каждого жильца
Зловещих дум запасы без конца.

Мы играли в карты до утра,
Даже ничего не проиграли,
Только постарели да устали,
Только поумнели со вчера

И никто не видел, как домой
Мы пошли пустынной слободою,
Примирясь с усталостью, с зимой
И с давно проигранной судьбою

И как долго, долго на рассвет,
Расставаясь, молча мы глядели,
Точно жизни не было и нет,
Точно жизнь пустой, минутный бред
Перед сном, нас ждущим в самом деле.