Русь Богатырская: былинные сказания - Старостин Василий Адрианович

Далее Николай Заболоцкий сформулировал ряд принципов работы над созданием народного эпоса. Он писал, в частности:

Поэт сам начал работу над обработкой былин, но успел создать лишь небольшой фрагмент «Исцеление Ильи Муромца». Но задача была поставлена им глубоко своевременно.

Истоки книги Старостина «Русь богатырская» восходят ко времени, отделенному от нас почти двумя столетиями, — времени первых опытов в этой области. Но автор подошел к решению задачи по-новому и создал совершенно оригинальное произведение, дав ему новое жанровое определение — «былинные сказанья».

В его работе слиты воедино два начала — народность, которая проникает в ритм, речь, образы и самое мироощущение, и в то же время ярко выраженная писательская индивидуальность, всецело личный характер, воплощающийся также и в ритме, и в речи, и в образах, и в видении мира. Авторы созданных до сих пор переложений былинного эпоса избирали, как правило, одно из двух решений: либо стремились как можно точнее воссоздать исконный текст, либо, напротив, давали более или менее полную литературную его переработку. Между тем сочинение В. А. Старостина нераздельно связывает оба начала — фольклорную, народную стихию и литературную. Точно так же слиты в его книге древность и современность, что очевидно выступает и в языке, сочетающем тысячелетние фольклорные выражения и черты сегодняшнего народного говора.

Осуществив этот синтез, автор обрёл неожиданную свободу: он смог ввести в свое произведение образы, мотивы, имена и стилевые приемы, которых нет в известных нам былинах (в частности, образы и мотивы из эпосов других народов); он сумел пойти по пути вымысла, своеобразной реконструкции мотивов и т. п. И всё это не нарушает единства содержания и стиля его книги.

Содержание её действительно едино и цельно: это именно «Русь богатырская», как её понимает, видит, чувствует автор. Свободно вымышляя, автор столь же свободно отказывается от тех былинных образов и мотивов, которые не соответствуют его замыслу и пафосу. А пафос этот достаточно широк и многообразен. Перед читателем встаёт образ русского богатырства в красочных, разносторонних его проявлениях.

Таково решение своеобразного фольклориста и поэта, прекрасно знающего к тому же современную народную жизнь, сознание и речь народа и вместе с тем отнюдь не склонного жертвовать своей писательской личностью ради выражения одного только общего, коллективного начала. И характерно, что наиболее удались автору те места и главки книги (а таких мест очень много), где он вступает уже на путь вполне самостоятельного художественного вымысла, создает как бы новые «былинные» сцены и эпизоды.

Ясно, что художественное решение В. А. Старостина может быть оспорено другими поэтами и исследователями былинного эпоса, которые будут доказывать, что создание национальной эпопеи должно идти иными путями, пользоваться иными методами. Сомнение и споры в этой области не только возможны, но и неизбежны.

Но столь же ясно, что книга «Русь богатырская» даже вне зависимости от проблемы создания национальной эпопеи обладает несомненными художественными достоинствами. Она представляет собой важный и интересный эксперимент на пути осуществления, по слову Николая Заболоцкого, «дела общенародного и государственного значения».

Нельзя не обратить внимания и на осуществленный автором опыт вольной реконструкции древнерусских языческих сказаний о богах и героях сказаний, в которых глубоко поэтически осмыслены взаимоотношения человека и природных сил. Горько сознавать, что у нас так мало и плохо исследуется в последнее время это наследие русской старины и грамотные люди гораздо лучше знают древнегреческие сказания об Олимпе (которые подробно изучаются в школе и изложены в ряде массовых книг), чем древнейшее творчество своего народа. Книга В. А. Старостина пробуждает интерес к этому наследию большой эстетической ценности.

В заключение нельзя не сказать ещё об одной стороне дела — о ритме, или, иным словом, о ладе книги «Русь богатырская».

Важно прежде всего подчеркнуть, что В. А. Старостину присуще особенное, я бы сказал, первородное отношение к тому, что называют художественной формой. Очень широко распространено восприятие формы, в частности ритмической, стихотворной формы, только как некой «одежды». Тот факт, что стихи написаны, скажем, ямбом или частушечным ладом, представляется не столь уж существенным; суть дела, мол, в «содержании».

Между тем для В. А. Старостина — и в глубоком смысле он прав — два произведения, из которых одно написано, допустим, хореем, а другое былинным ладом, отличаются самой своей сутью, воплощают совершенно разное мироощущение.

В. А. Старостин полагает, что, отказавшись от традиций древнего былинного стиха, наша поэзия утратила не только определенную ритмическую форму, но и само воплощённое в ней содержание. Вот почему автор стремится возродить былинный лад и самим своим творчеством, и теоретической разработкой этого лада в целом ряде статей, опубликованных им за последние годы.

Кое-кому это может показаться ненужным и даже странным. Ведь вот уже почти 250 лет русская поэзия развивается по иному пути. Она воплощается в ритмической форме общеизвестных пяти классических размеров. Правда, можно вспомнить о «Песне про купца Калашникова» Лермонтова, о некоторых произведениях Некрасова и других поэтов, выходивших за пределы классического стиха. И все же это только отдельные отклонения. Так оправданны ли попытки возрождения былинного лада?

В этой связи очень уместно будет напомнить о творчестве одного замечательного, даже удивительного человека, имя которого уже было названо. Речь идет о Николае Александровиче Львове (1750— 1803). Он вырос в имении около Торжка, с шестнадцати лет служил в Измайловском полку, чрезвычайно серьёзно занимался самообразованием, объездил Европу. Львов был подлинно ренессансным человеком. Он построил целый ряд замечательных архитектурных сооружений, занимался разведкой и добычей каменного угля, записывая и издавая русскую народную музыку, сам сочинял оперы, был теоретиком и практиком крупных торговых операций, переводил Анакреона, Петрарку, исландские саги и т. д., и т. п. Он был вдохновителем наиболее значительного русского художественного кружка конца XVIII столетия и членом Российской академии наук. Собственно говоря, всего и не перечислить...

Помимо прочего, Николай Львов, ближайший друг Державина, был талантливым поэтом. Здесь имеет смысл обратить внимание на одну сторону его лирического творчества.

Львов вступил в поэзию через три десятилетия после того, как Ломоносов создал русский стих в том его виде, в каком он, в общем и целом, существует и теперь. Львов очень высоко ценил Ломоносова, но, исходя из национальной идеи, предлагал пойти по иному пути — по пути русского народного стиха. Он писал почти 200 лет назад: