Слово - Дарья Валентиновна Князева

***

Простынет мир, простым карандашом

набросанный на скрутке папиросной,

и скомканным останется не познан.

А человек натянет капюшон,

сбежав от производственных вопросов,

проектный план откатится к компосту

и оттого не будет завершен.

Посмотришь незадачливому вслед –

творец творца узнает издалече –

кого-то лечит, а его калечит

попытка созидания вовне.

Ссутулив заострившиеся плечи,

он глубже втянет непогожий вечер,

проигрывая в классовой войне.

Ты свиток папиросный развернешь,

и распадется сотня измерений,

поднимутся престольные ступени,

закружит изначальный хоровод

гармонии пречистой и блаженной.

Но в этом ликовании нетленном

так ничего и не произойдет.

Ты видишь каждый неумелый штрих,

как оборвался он и как возник,

чудных зверей и птиц, цветные степи.

Как всем хотел, по правде и уму,

раздать по усмотренью своему

удобный инструмент и легкий жребий;

посеять звезды, что крупнее нет,

как высаженный в небо горицвет;

на каждого и радуги и хлеба…

Хотел он и почти придумал как,

но места для себя не отыскал

в исправленной редакции Вселенной.

От злости бросил на земь и ушел.

И это был его свободный выбор.

Не съедут мирозданческие глыбы,

и сущего громоздкий ледокол

не стянется в зрачок полярной рыбы,

которая надтреснула на сгибе,

рванув в глубоководный произвол.

Ты распростаешь бережно эскиз,

как бабочек сажают на булавку,

едва касаясь, упакуешь в папку

под грифом «Предпоследний компромисс

потерянных». Свернешь на юго-запад.

А эта неразыгранная ставка

уйдет в джекпот для тех,

кто не сдались.

Первый

1

Пока он выходил на свой невозможный взлет,

женщины где-то развешивали белье,

в звонкую синь, наполненную до краев,

из-под руки глядели.

Ничто не вещало ни радости ни беды посреди недели.

И никто не думал о нем,

не знал о нем.

А когда возвратившись из мертвенной темноты,

полубогом ступил на твердь литосферной плиты,

две нездешние сапфировые звезды

из-под смуглого лба горели.

И его, сопричастного чуду и высоте,

принимали в объятья ликующие сыны

по широкой суше раскинувшейся страны

и всей планеты.

Он был первым.

Навсегда первым

измочаленным вымпелом веры в великий ход

за пределы озоновой толщи, сквозь вышний свод

к никому не доступной, но сокровенной цели.

А сам он всего-то еще раз хотел туда,

где лаковый бок затягивает вода,

а черный проем заполняет густая россыпь –

в его космос.

2

Звездным принцем чеканно вошел в историю,

молодостью на бессмертие опечатанный.

От мечты об изнанке неба навек оторванный,

в последнем рывке отчаянном

похоронен под грудами каменно-

металлической памяти.

***

Мы отсюда уйдем –

распрямятся упругие травы –

выпадая из гнезд, выползая из сумрачных нор,

сея бисерный след вдоль покромки подсохшей канавы,

заклиная тропу потаенным чудным языком.

Среди ночи разбужены тихим неясным мотивом,

не боясь крысолова, вставая на верный маршрут,

мы отсюда уйдем,

ощущая веселую силу.

Позабудут о нас и уже никогда не найдут.

Увлекая в туманы, разбитая узкоколейка

заведет в новоявленный мир, сквозь прозрачный портал –

славься имя сие сострадательного мультиверса!

А под утро растает над лесом седеющий пар.

А еще через час над деревьями вздуется глыба,

очищая огнем оскопленную яростью твердь

осиянной планеты. По форме действительно гриб, но

величавую мощь не успеет никто рассмотреть…

Хоть о чем это я, уцелеют невинные люди,

на Земле – под порядковым – семь засевая поля.

А меня среди них не будет.

И тебя не будет.

Ну, а главное, некому станет тогда стрелять.

***

говорят

перед войной рождается больше мальчиков

а после войны – девочек

потому что одним – животом ложиться на землю стылую

ржавой живой водой ее согревая

сочащейся из каверн

и отверстий сквозь которые можно увидеть небо

если смотреть пристально

поверх затихающей огневой

или глубже под пересохшие веки

а другим в своем пустом животе

прилипшем накрепко к позвоночнику

зерна грядущего беспечального поколения

неуловимые как многоточия

в тесных потемках взращивать

и двигать иссушенными натруженными руками

время необоримое

новое мирное

но куда как не менее страшное

разгребать развалины

отстраивать заново

светлый спокойный мир

собирать по крупицам крошечным

теплые радости

солнечных зайчиков

в чистых оконных стеклах

выпростанных из бумажных крестов

отстраивать заново

именно им

потому что напитав землю

живая вода не течет вспять

и остались спать

целые полигоны мальчиков

видевших бесконечно далекое

но неизбежно мирное

небо над затихающей огневой

***

Я хочу ранним летом встретить с тобой рассвет

линялый, туманный, волглый.

Сидеть на коряге, трогать рукой траву,

считать шагомером просеки до поселка…

На плеск и разбеги кругов – бытия макет –

русалочьи тени дивные выкликая,

смотреть, как, спускаясь по левому рукаву,

к излучине тянется ниточка золотая,

смотреть неотрывно, в четыре зрачка мигая.

Лягушек наслушаться с ночи на год вперед,

хмелея тревожным дурманом остывшей тины.

И день двадцатичасовой, невозможно длинный,

не кончится, не остановится, не уйдет…

Озябнуть до голубизны, утомить глаза,

прижаться лопатками и задремать на время…

… сквозь дрему расслышать журчащие голоса,

в лиловый затон зазывающие несмело,

качающие полупризрачную омелу –

шиньон в изумрудных ивовых волосах…

Почти раствориться в спокойствии мировом

и в потусторонне-певучем бесплотном ВИА –

неслыханном и пугливом –

проснувшись, узнать деловой лягушачий хор.

И в этом остаться и это сложить в багаж,

в уютную полость меж молодостью и надеждой,

прибежище света, что бережен и безгрешен,

а благостный стереоснимок всецело наш.

Pause/Break

1.

Остановка не часть пути, а моральный выбор –

осознанный, твердый, выверенный, не простой.

Насильно из легких выдавить длинный выдох.

Искусственно длинный выдох.

Услышать из форточки по утру птичьи всхлипы,

почуять, как воздух вибрирует в метре от горной глыбы,

вглядеться в чешуйки приговоренной рыбы

в аквариуме на рынке,

очнувшись, вернуться в шум городской…

щербатый обратно не затыкая строй.

Фокусируешься: отчетливо и объемно проступает остов структуры, субстрат вещей, разномастье степей, разнотравие жухлых комнат распускает прожилки радужней и жирней. И из этой вот распростершейся паутины выпрядаешь тугую ниточку бытия – серебристую невесомую пуповину – оборотным концом растущую из тебя, осязаешь волокна… Становится очень страшно от сознания, что отвечает твоя рука за узлы и надрывы (не карма, не хитрость вражья). И от жути назад захватывают дурака повседневное исполнение цикла «если»,

рутинная копоть, дремотная толчея,

всечасный галдеж, помутневшая полынья

и очень принципиальный забег на месте.

А рыба на рынке смеется: «Сбежать нельзя».

2.

Ты уезжаешь, как в омут бросаешься, голову очертя,

за неумытыми стеклами – солнечные поля,

под голубыми крыльями – вспаханная земля –

линию между А и Б неизмеримо для…

Из головы неотвязные вытряхивая голоса,

не оставляя ни адреса, ни номера, ни письма,

от неудобных вызовов силишься убежать.

От себя неудобного. Опять.

Кем же ты станешь, милое дитятко?

есть ли на этот счет

хоть приблизительные представления, планы иль что еще?

Где-то в далекой хрущевке в пятницу мама блины печет,

ткнуться б в ее плечо.

Но километры тянутся, закольцевавшись в шлейф,

главное, чтоб не спорили, что и игрец, и швец,

главное, чтобы должное не сорвало с петель,

как-нибудь уцелеть.

А за полоской станции, горбится сизый лес,

вот ты спустился с насыпи, замер и не исчез,

дышится талой горечью, чешет наперерез

ржавый товарный труженик

поезд-тяжеловес.

Без остановок мается, прет из последних сил,

скоро сойдет с накатанной и угодит в утиль.

Вот тебе и посыл.

Диптих

1.

иногда мне рядом с тобой кажется

что я за стеной каменной

надежной крепкой теплой и нерушимой

за которой в камине потрескивая огонь горит

а у нас неизменно счастливый вид

а в другой раз мне думается/чувствуется/чудится

что за забором из прутьев железных торчу

и на свободу не выбраться

и от шального снаряда не сбережет

и метроном замедляет ход

в этом вязком пространстве тыловом промасленном

становлюсь бесполезная безучастная

и даже от себя отказываюсь

неказистая и потерянная

я кричу надсадно «верь в меня верь»

и себя не слышу

оказывается

прошелестела вполголоса

«вытри ноги закрой дверь»

через неделю /или тысячелетие/ ты возвращаешься

светлый спокойный и знающий все решения

я стряхиваю с тебя дождевые капельки

и вымарываю из памяти торможение

заставляю себя думать что все хорошо и правильно

а другого и вовсе