Омская зима - Владимир Мефодьевич Башунов

Довольно списывать на случай

весь вздор бунтующей крови,

ведь жизнь когда-нибудь научит

любить достойное любви.

Ведь утро выпадет, как жребий,

отбросишь оправданий щит.

Затянешься прогорклым небом,

да так, что в горле запершит.

Все те же травы полевые

запахнут остро и свежо.

И дым отечества впервые

сухие легкие прожжет.

Впервые со слезой не сладишь.

И азиатский суховей

тебя неласково погладит

по непокорной голове.

Родная по крови, родная по телу,

родства наших душ тебе не обещаю.

Прости меня, мать! Я тебе очужела.

Я нечто иное в себе ощущаю.

Стекает по каплям сгущенное время.

Деревья корнями к земле прирастают

Но в небо взлетает древесное семя

и нечто иное в себе ощущает.

Нелепо впадать в запоздалую ярость,

мечты запоздалые мерить на вырост.

И точит тебя несвобода и старость,

как дерево точит земельная сырость.

Туда, где российское небо светает,

меня молодая судьба заметелит…

А горечь твою — я еще испытаю.

А слезы твои — еще очи застелют.

Ночь.

Заснуть — мучение и труд.

Правда ль, что душа

с началом века

принимает форму человека,

как вода, налитая в сосуд?

И когда, предметы обелив,

всходит лунный диск,

и нам не спится —

то душа

тоскует и томится.

Ночью начинается прилив!

Я знаю, как она красива.

И знаешь ты, и знает он…

Как «мама» выдохну —

                                   «Россия»,

И сердце мне наполнит звон —

Дождя в стекло,

                        капели вешней,

И полоза по февралю.

Люблю великой и безгрешной,

И грешной я тебя люблю.

Твои знамена и парады,

Счастливый день и горький день.

Как женщины твои крылаты!

Как радостна твоя сирень!

Спешим судить и виноватить

Огромную свою страну.

А нам бы жить и не растратить

До смерти данную,

                             одну.

Россия… Сосны и летящий снег,

И дятла стукоток над головою.

Я не в гостях — живу и верю с ней —

Моей землей — моей душой живою.

Спущусь к реке, обжитой с тех веков,

Когда звенели ермаковы стрелы.

Я не покину этих берегов —

Здесь дом и доля — здесь мои пределы.

Заносит берега и острова,

А снег все валит по-сибирски щедрый.

По-своему права и не права,

Живу я там, где сталкивает ветры.

Один из них — от моря, от Оби.

Другой пронизан казахстанским солнцем.

И так сильны, что не копить обид,

Печалей, зла — все с пылью унесется.

Недаром наши волосы прямы.

А лица огрубелы, загорелы.

Недаром дорожим покоем мы,

Таким, как этот —

Редким,

            хрупким,

                          белым.

Россия — снег над бором все сильней,

Он окрыляет,

                    радует

                               и кружит.

О матери, о сыне ли, о муже —

Все помыслы о Родине,

О ней…

Мальчишку делят, боже мой!

Кричат и топают прилюдно.

И, всхлипывая поминутно,

Кричит он тоже, сам не свой.

Отец и мать — они враги.

И помирить их невозможно.

Мальчишка!

Сердце береги,

Ведь надорвать его несложно.

Но что ему слова, молва…

Нет сил беды своей стыдиться.

Хватает их за рукава,

Кричит,

А все не докричится.

То сонный дождь меж елей бродит,

То птица постучит в стекло.

Когда окно на лес выходит,

Живешь свободно и светло.

Что мир сужается, не верю.

Зато не в сказке — наяву

Я знаю, стоит стукнуть дверью,

Как ежики скользнут в траву.

Качнется у синички хвостик,

Она сорвется с ветки вниз.

А мне туда, где тонкий мостик

В овраге над ручьем повис.

А мне туда, где только осень

И никаких тебе забот.

Но надвое расколет просинь

Сверхреактивный самолет.

Как страшно за этот простор голубой.

За ближние дали и дальние дали.

Когда же людские сердца вразнобой

Так сильно на нашей Земле застучали?

То кони нужны, то долины тесны,

То море вдруг станет причиной раздора.

И вот уже мучат проклятые сны

Людей, ошалевших от крови и ора.

Пылают дома сто столетий подряд,

И ветер скорбит о бездомных скитальцах…

А время летит.

И пробирки звенят,

Послушно металл изгибается в пальцах.

Теперь не копье,

                         не ружье,

                                        не стрела —

Такое грозит, что душа содрогнется.

Мы поняли все, что планета мала,

Что может однажды она расколоться.

Понять бы еще, что довольно смертей,

Что выход один у людей — помириться.

В смертельной тревоге от наших затей

И зверь, и растенье, и чуткая птица.

Неужто же гибель маячит вдали?

Тогда мы не стоим любви и доверья.

…И снова полпредами нашей Земли

И бьются, и тянут к нам ветви деревья.

Он не скупал на севере мехов,

Мой друг — поэт-мужчина

                                        не в кавычках,

Он вез щенка и несколько стихов,

Хоть побывал у черта на куличках.

Качало