Владимир Солоухин - Стихотворения

Из труб лиловые дымки,

И все, что ни было вокруг,

Под зимним солнцем стало вдруг

Спокойным, чистым и простым

Узором редкой красоты.

Прошло немало трудных лет,

Пришло ко мне иное счастье,

Но цел под снегом легкий след

Ее, прошедшей по ненастью.

1948

Забор отменно прочен и колюч,

Под облака вздымается ограда…

Старик уйдет, в кармане спрятав ключ

От леса, от травы и от прохлады.

А я, приникнув к щели меж досок,

Увидел мир, упрятанный за доски,

Кусок поляны, дерева кусок,

Тропы и солнца узкую полоску.

И крикнул я: — Бессмысленный старик,

Достань ключи, ворота отвори!

Я одного до смерти не пойму,

Зачем тебе такое одному? —

Полдневный город глух и пропылен,

А я в весну и в девушку влюблен,

Я в этот сад с невестою приду

И свадьбу справлю в девственном саду!

— Тебя пустить, пожалуй, не беда,

Да не один ты просишься сюда,

А всех пустить я, право, не могу:

Они траву испортят на лугу,

И все цветы по берегу реки

Они сорвут на брачные венки.

— Да к черту всех, ты нас пусти двоих,

Меня пусти!

— А чем ты лучше их?

Я был упрям и долго день за днем

Ходил сюда и думал об одном,

Что без труда, пожалуй бы, я мог

Сорвать с пробоин кованый замок.

Но опускалась сильная рука

Перед неприкосновенностью замка.

А время шло. И липы отцвели,

И затрубили в небе журавли,

И (уж тепла ушедшего не жди)

Повисли беспрестанные дожди.

В такие дни не следует, блуждая,

Вновь возвращаться на тропинки мая,

Идти к дверям, которые любил,

Искать слова, которые забыл.

Вот он, забор, никчемен и смешон:

Для осени заборы не преграда.

Калитка настежь. Тихо я вошел

В бесшумное круженье листопада.

Одна рябина все еще горит…

А ты-то где, бессмысленный старик?!

1949–1956

Проходила весна по завьюженным селам,

По земле ручейки вперегонки текли,

Мы пускали по ним, голубым и веселым,

Из отборной сосновой коры корабли.

Ветерок паруса кумачовые трогал,

Были мачты что надо: прочны и прямы,

Мы же были детьми, и большую дорогу

Кораблю расчищали лопаточкой мы.

От двора, от угла, от певучей капели,

Из ручья в ручеек, в полноводный овраг,

Как сквозь арку, под корень развесистой ели

Проплывал, накреняясь, красавец «Варяг».

Было все: и заветрины и водопады,

Превышавшие мачту своей высотой.

Но корабль не пугали такие преграды,

И его уносило весенней водой.

А вода-то весной не течет, а смеется,

Ей предел не положен, и курс ей не дан.

Каждый малый ручей до реки доберется,

Где тяжелые льдины плывут в океан.

И мне снилось тогда — что ж поделаешь: дети! —

Мой корабль по волнам в океане летит.

Я тогда научился тому, что на свете

Предстоят человеку большие пути.

1947

Из-за леса, где в темно-зеленом

Ярко-красным вспыхнули осины,

Вышел в небо к югу заостренный,

Вожаком ведомый клин гусиный.

По низинам плавали туманы,

Серебрясь под солнцем невеселым,

Гуси шли в неведомые страны,

Пролетая северные села.

В их крови певучий и тревожный

Ветер странствий, вольного полета.

Впереди закатные болота,

Тишина ночлегов осторожных.

Или в час, как только рассвело,

Полнаперстка дроби под крыло.

И повиснут крылья, а пока

Легок взмах широкого крыла.

Гуси шли, и голос вожака

Долетел до нашего села.

А у нас на маленьком дворе,

Сельской птицы гордость и краса,

Тихо жил и к празднику жирел

Краснолобый медленный гусак.

По деревне шлялся и доволен

Был своею участью и волей.

Но теперь от крика вожака

В ожиревшем сердце гусака

Дрогнул ветер странствий и полета,

И гусак рванулся за ворота.

И, ломая крылья о дорогу,

Затрубил свободу и тревогу.

Но, роняя белое перо,

Неуклюже ноги волоча,

На задах, за низеньким двором

Он упал на кучу кирпича.

А на юге в небе светло-синем

Таял зов, на крыльях уносимый.

1949

Березу, звонкую от стужи,

Отец под корень подрубал.

Седьмой удар, особо дюжий,

Валил березу наповал.

На синий снег летели щепки,

Чуть розоватые собой,

А самый ствол, прямой и крепкий,

Мы на санях везли домой.

Там после тщательной просушки

Гулял рубанок по стволу,

И солнцем пахнущие стружки

Лежали пышно на полу.

А в час, когда дымки на крышах

И воздух звонок, как стекло,

Я уходил на новых лыжах

На холм высокий, за село.

Такой нетронутый и чистый

Весь мир лежал передо мной,

Что было жалко снег пушистый

Чертить неопытной лыжней.

Уже внизу кусты по речке

И все окрестности внизу,

И тут не то что спрыгнуть с печки

Иль прокатиться на возу.

Тут ноги очень плохо служат

И сердце екает в груди.

А долго думать только хуже,

А вниз хоть вовсе не гляди.

И я ловчил, как все мальчишки,

Чтоб эту робость провести:

Вот будто девочку из книжки

Мне нужно броситься спасти.

Вот будто все друзья ватагой

Идут за мною по пятам

И нужно их вести в атаку,

А я у них Чапаев сам.

Под лыжей взвизгивало тонко,

Уж приближался миг такой,

Когда от скорости шапчонку

Срывает будто бы рукой.

И, запевая длинно-длинно,

Хлестал мне ветер по лицу,

А я уже летел долиной,

Вздымая снежную пыльцу…

Так стриж в предгрозье, в полдень мая,

В зенит поднявшись над селом,

Вдруг режет воздух, задевая

За пыль дорожную крылом.

1951

Уходило солнце в Журавлиху,

Спать ложилось в дальние кусты,

На церквушке маленькой и тихой

Потухали медные кресты.

И тогда из дальнего оврага

Вслед за стадом медленных коров

Выплывала темная, как брага,

Синева июльских вечеров.

Лес чернел зубчатою каймою

В золоте закатной полосы,

И цветок, оставленный пчелою,

Тяжелел под каплями росы.

Зазывая в сказочные страны,

За деревней ухала сова,

А меня, мальчишку, слишком рано

Прогоняли спать на сеновал.

Я смотрел, не сразу засыпая,

Как в щели шевелится звезда,

Как луна сквозь дырочки серая

Голубые тянет провода.

В этот час, обычно над рекою,

Соловьев в окрестностях глуша,

Рассыпалась музыкой лихою

Чья-то беспокойная душа.

«Эх, девчонка, ясная зориночка,

Выходи навстречу — полюблю!

Ухажер, кленовая дубиночка,

Не ходи к девчонке — погублю!»

И почти до самого рассвета,

Сил избыток, буйство и огонь,

Над округой царствовала эта

Чуть хмельная, грозная гармонь.

Но однажды где-то в отдаленье,

Там, где спит подлунная трава,

Тихое, неслыханное пенье

Зазвучало, робкое сперва,

А потом торжественней и выше

К небу, к звездам, к сердцу полилось…

В жизни мне немало скрипок слышать,

И великих скрипок, довелось.

Но уже не слышал я такую,

Словно то из лунности самой

Музыка возникла и, ликуя,

Поплыла над тихою землей,

Словно тихой песней зазвучали

Белые вишневые сады…

И от этой дерзости вначале

Замолчали грозные лады.

Ну а после, только ляжет вечер,

Сил избыток, буйство и огонь,

К новой песне двигалась навстречу

Чуть хмельная грозная гармонь.

И, боясь приблизиться, должно быть,

Все вокруг ходила на басах,

И сливались, радостные, оба

В поединок эти голоса.

Ночи шли июльские, погожие,

А в гармони, сбившейся с пути,

Появилось что-то непохожее,

Трепетное, робкое почти.