Александр Кочетков - С любимыми не расставайтесь...

И наша страсть взалкала гроба,
И в келье вешней тишины
Мы долго умирали оба,
Стеной пространств разделены.

Так, низойдя в родное лоно,
Мы обрели свою судьбу,
Одна - в гробу из халцедона,
Другой - в берилловом гробу.

И ныне ведаем отраду
Незрячей милости людской.
Нас в землю опустили рядом
В часовне Девы пресвятой.

Чтоб смолкли страсти роковые,
Чтоб жар греха в сердцах погас,
Алтарь целительной Марии
В гробах разъединяет нас.

...Но сквозь гроба жгутом цветущим
Ветвь терна буйно проросла,
Сплетя навек - в укор живущим -
В могилах спящие тела.

Чеканка ночи стала резче.
Сместился вверх воздушный пласт,
И загудело все, и вещи
Запели - кто во что горазд -
Из-за реки, ветлой грачиной,
В корону мартовскую хвой...

А здесь, под кровлей, домовой
Зачиркал, зашуршал лучиной.
Шесток, заслонкой дребезжа,
Заплакал песенку дождя.
Подсвечник протянулся выше,
Колыша радужным крылом.
Смолой закапал ветхий дом,
Гроза рассыпалась по крыше -
И звезды свежие зажглись.

Моя далекая, проснись!
Сместилась к небу зыбь дневная.
Неудержимо и светло
Лечу в незримое жерло,
К тебе желанье простирая.
Какую бурю нанесло,
Сквозь поры, клеточки и щели,
В твое жилье, к твоей постели,
К твоей душе!

Еще сквозь сон,
Скажи с улыбкой: это - он
Послал крылатого предтечу
Весны, творимой вдалеке...
И окна распахни - навстречу
Моей кочующей тоске!

Я разогнал собак. Она еще
Жила. И крови не было заметно
Снаружи. Наклонившись, я сперва
Не разглядел, как страшно искалечен
Несчастный зверь. Лишь увидав глаза,
Похолодел от ужаса. (Слепит
Сиянье боли.) Диким напряженьем
Передних лап страдалица тащила
Раздробленное туловище, силясь
Отнять его у смерти. Из плаща
Носилки сделал я. Почти котенок,
Облезлая, вся в струпьях... На диване
Она беззвучно мучилась. А я
Метался и стонал. Мне было нечем
Ее убить. И потому слегка,
От нежности бессильной чуть не плача,
Я к жаркому затылку прикоснулся
И почесал за ушками. Глаза
Слепящие раскрылись изумленно,
И (господи! забуду ли когда?)
Звереныш замурлыкал. Неумело,
Пронзительно и хрипло. Замурлыкал
Впервые в жизни. И, рванувшись к ласке,
Забился в агонии.
Иногда
Мне кажется завидной эта смерть.

Предметы органической природы
Безмолвствуют. И только человек
Кричит: люблю!- любимую лаская
(Как будто потерял ее), и в крике
Такая боль, такая смерть, что звезды
Ссыпаются с иссохшего зенита
И листья с размагниченных ветвей.

Мир молит ласки (душу потерять
Страшней, чем жизнь). Любите свой народ
(Как и одежду), по законам фуги
Растите мысль, катайтесь на коньках,-
И страшный суд придется отложить.

Нос в воротник, лицо под шляпой (так
Брела бы вешалка), через плечо
Кошель с продуктами, - в февральский вечер,
Немного оттеплевший и с оттенком
Стального пурпура, бульваром шел
Не слишком юный гражданин. Грачи
Горланили в раскидистых плетушках
Деревьев. Что-то твердое оттуда
(Ледяшка или сук) вдруг подзатыльник
Дало мимоидущему, - а шляпа,
Переместившись на оси, раскрыла
Ему глаза.
Новорожденный серп,
Зеркально-изощренный, заблудился
В грачиных гнездах - и один из самых
Занозистых грачат, впустив все когти
В его точеный краешек, все перья
Взъерошив, закатив глаза, хрипя
От восхищенья, реял в синеве
На золотых качелях.
Молод мир
И одинок, ему не угрожает
Ни вздутость вен, ни старческая одурь
Утрат. Ныряя в голубом эфире,
Несчетные круги он пробежит
Стеклянной бусинкой. Потом, разбившись
На миллион осколков, перестанет
Существовать. И еще слышным звоном
Вздохнет о нем вселенная...

- Чижик-пыжик! Это что ж?
Люди спят, а ты поешь?
- Чи-чи-чив! Ти-ти! Тью-тью!
Я для солнышка пою.
- Милый чижик! Ты чудак...
Всюду холод, всюду мрак.
- Чьи-чи-чи! А все равно
Станет розовым окно.
- Солнце выйдет, глупый чиж,
Если ты и помолчишь!
- А под песню - чьи-ти-ти!-
Веселей ему идти!
- Чи-чи-чив-ти-ти-тью-тью!
Чьи-чи-чи! Тив-тив! Чью-чью!

Средь голых стен, изъеденных клопами,
Ни в смерть, ни в страсть не верящий давно,
Сидит поэт, и пялится в окно,
И утомленно вопрошает память.
Внизу - проспект с огнями и толпами,
Здесь - гребни крыш, безлюдно и темно.
В пустом бокале вспыхнуло вино.
Восходят звезды робкими стопами.
Пером он помавает в пузырьке,
Чтоб раздробить сгустившуюся влагу,-
И легкая строка, скользя к строке,

Узором клякс ложится на бумагу.
Поэзия российская жива,
Пока из клякс рождаются слова.

В приветливом роду кошачьем
Ты был к злодеям сопричтен.
И жил, и умер ты иначе,
Чем божий требует закон.

Мы жили вместе. В розном теле,
Но в глухоте одной тюрьмы.
Мы оба плакать не хотели,
Мурлыкать не умели мы.

Одна сжигала нас тревога.
Бежали в немоте своей,
Поэт - от ближнего и бога,
А кот - от кошек и людей.

И, в мире не найдя опоры,
Ты пожелал молиться мне,
Как я молился той, которой
Не постигал в земном огне.

Нас разлучили. Злой обиде
Был каждый розно обречен.
И ты людей возненавидел,
Как я божественный закон.

И, выброшен рукою грубой
В безлюдье, в холод, в пустоту,
Ты влез туда, где стынут трубы,
Где звезды страшные цветут...

И там, забившись под стропила,
Ты ждал - часы, года, века,-
Чтоб обняла, чтоб приютила
Тебя хозяйская рука.

И, непокорным телом зверя
Сгорая в медленном бреду,
Ты до конца не мог поверить,
Что я не вспомню, не приду...

Я не пришел. Но верь мне, милый:
Такой же смертью я умру.
Я тоже спрячусь под стропила,
Забьюсь в чердачную дыру.

Узнаю ужас долгой дрожи
И ожиданья горький бред.
И смертный час мой будет тоже
Ничьей любовью не согрет.