Евгений Евтушенко - Счастья и расплаты (сборник)

Появление в этой книге нового, изменившегося Бориса Гребенщикова немножко навело меня на грустные мысли, но они уступили чувству благодарности этому поэту-певцу за то, что он после стольких перетурбаций все-таки сохранил свою, хотя и трансформированную временем, единственность.

У Зураба Церетели много завистников и недоброжелателей. Я их не люблю гораздо больше, чем его некоторые неудачные проекты. Мне далеко не все нравится в том, что он делает. Но меня мои недоброжелатели называют самовлюбленным человеком, а между тем я сам признался, что 70 процентов написанного мной – это искренний хлам. Когда человек работает буквально на износ, то высокий процент шлака неизбежен. Тем не менее нельзя забывать, как Зураб изначально талантлив и трудолюбив, как он некогда изменил все Черноморское побережье своими мозаиками, которыми все когда-то наперебой восхищались, и некоторыми его монументами и картинами тоже. Портрет его безвременно ушедшей жены, – это, по-моему, шедевр. У него есть одна лучше другой на грузинские темы и картины в музее на Пречистенке, и своеобразнейший барельеф Андрею Вознесенскому. Я до сих пор считаю, что самым лучшим проектом памятника Окуджавы был именно церетелевский, где так ностальгически использованы мотивы тбилисских улиц, переходящих в арбатские, но члены жюри проголосовали против него – бьюсь об заклад – только потому, что автором был Церетели. А сколько он сделал для других художников – за это ему самому памятник надо поставить при жизни. Его широта и щедрость по отношению к другим неисчерпаемы, и это тоже надо ценить. Так, например, он по первому моему полуслову подарил для моего музея авторскую копию памятника Булату. Но далеко не всегда ему платили благодарностью. Его дом в Гульрипше (Абхазия) был варварски разрушен и разграблен, как, впрочем, и мой, хотя он делал все, чтобы абхазцы и грузины нашли все-таки общий язык и помирились.

Никогда не забуду, что когда я никого не мог уговорить сделать выставку павлодарского самородка Александра Бибина, чьи картины вы можете увидеть в моем переделкинском музее-галерее, то только Зураб, отложив все дела, взялся за это. Альгимантас многого, о чем я говорю, не знал, но почувствовал это с фотоаппаратом в руках.

А вот тут Альгимантас догадался, что внутри главного режиссера Театра Ленинского комсомола Марка Захарова прячется до сих пор не раскрывшийся великий актер.

Добрый фотоаппарат Альгимантаса уловил и лучащуюся доброту композитора Андрея Петрова.

Альгимантас почувствовал Даниила Гранина так, как будто он не меньше лет, чем я, был его другом.

Есть один режиссер, физиологической талантливостью которого я давно восхищаюсь. А вот с его совестливостью большие проблемы. Как хорошо, что у Эльдара Рязанова все совпало.

Альгимантас снял Михаила Калашникова без иконостаса регалий, по-домашнему. Я разговаривал с Калашниковым несколько лет назад и был приятно поражен его личной скромностью и тем, с каким уважением и знанием он говорил о русской поэзии.

Я задал ему всего один вопрос и насколько мог точно зарифмовал его ответ:

По-моему, это хороший конец для предисловия, Альгимантас?

Если даже самый знаменитый оружейник на Земле все-таки такой идеалист, – а я это слово люблю, именно потому что оно происходит не от слова «идеология», больше подходящего к понятию зооклетки, а от слова «идеалы», воплощающего достоинство и свободу, то нам и Бог велел, не правда ли?

А может быть, после этой книги о знаменитостях сделаем когда-нибудь или вдвоем или втроем с Антанасом книгу и одновременно всемирную фотовыставку-путешественницу «Те, кого фотографировали только для паспортов»?