Артур Троицкий - Фалес Аргивинянин

А я в ответ ему сказал, –

«Принёс привет тебе, Молчанья

Светил, убежища привет!

И хлад великого познанья…

Лишившись сил, прошу ответ!»

«Так почему товарищ твой, –

Ласкал глас уши как благой, –

Всего лишившись, не любви,

Сбери любовь в своей крови?!»

Так шёл великий разговор,

Но продолжался чистый спор.

«Ибо не видел созерцанья

И будущего к нам увещеванья!»

«Неизречённым звал меня,

Веков ты мудрость зришь, храня!»

Его фигура и сложенье

Зерцало всем своё явленье.

И свет невидимых лучей,

Пронзая плоть аж до костей,

Великой данью одарил,

На Землю благодать пролил.

«Тебя узнать нельзя – Великий,

Ведь жизнь твоя же быть безликим,

Узнать же можно только то,

Что нам явишь в лицо одно.

Я потерял, хочу сказать,

Что боле не хочу иметь

Громадных волей благодать,

Дабы душа умела петь!»

Но тихо так рука святая

Моей коснулась головы

И словно в детстве я, мечтая,

Скрывал свой слух от злой молвы.

Он обернулся к деве ясной,

И снова глас его прекрасный

По саду ветром разнесся,

Любовь, спасение неся.

«Скажи по сердцу же, Мария,

Кто с этих двух мужей

Ко мне любовью, как стихия

Пылает больше и сильней?!»

Она же робко указала

Перстом на Клодия тогда

«Он любит больше, – замолчала, –

А тот же… мне страшно. О, да!»

«Любовь испугана страданьем,

Блажен ты – мужества венец!»

И, преисполнившись молчаньем,

Добавил так: «То был конец!»

«Учитель, этот к Тебе ближе!» —

В порывах страсти прервала.

А Клодий зарывался ниже

(Улыбка тронуть нас смогла).

«Права ты снова – это так,

Ибо познанья он исполнен.

Частичный над Землёю мрак,

Что ране был злодеем узаконен».

«Со мной идёшь ли, Клодий, ты?!», –

Спросил Учитель, и мечты

О наших странствиях иных

Тонули вмиг в судьбах чужих.

И на согласье перст вознёс

Гасить горящий над челом

Тот Вечности Маяк, и произнёс:

«Забудь же, Клодий, о былом!

С главы твоей снимаю крест

И возлагаю на плечах.

Так, странником незваных мест,

Поборешь ты предсмертный страх.

Любовью мудрость же твоя

Пусть окропится на века,

Распятьем смертным упоя,

Душа, как времени река!»

Вперяя взор вселенских ок,

Вдыхая воздуха глоток,

Спросил Учитель у меня,

Разменной данью пророня:

«Тебя я видел, – говорил, –

О чём ещё могу молить?»

«Идём со мной!», – Он попросил.

«Не можешь ты о том просить.

Ибо всегда я за Тобой

Ту стражу вечную несу

И вглубь веков перенесу!»

«Да будет так!», – сказал Учитель.

Стихий земных он повелитель, –

«Я жизни страх тебе верну,

Неси её ты к бездны дну.

Ты к Гераклиту возвратись,

Скажи, дабы он ждал меня,

Доколе не вернусь я близь,

Заветы вечности храня.

Не должно путь держать туда.

Кому Молчание венец,

Ибо со мной он навсегда,

Святилищ жизненный старец,

Потом, прошу я, возвернись.

На триумфальный мой конец

Дабы страданья пронеслись

На богоборческий венец…»

В поклоне низком я ушёл.

Учеников сонм мимо шёл

И отделился от него

Тот, с кем встречались до сего:

«Мудрец, прости меня, любя…» —

Сказал, пройдя мне, он, скорбя.

В глазах вражда царила, злоба,

Удел ничтожнейшего рода.

«Обиды нет в том, иудей,

Ты погаси в очах вражду,

Ведь меж шипов царя царей

Твой шип предательства в аду».

Шакалом резко отскочив,

Толпу учеников смутив,

Со страхом взоры на меня

Смотрели, мыслею браня.

И лишь Фома с пригоршней чада

Сопроводили до врат сада.

Фома нагнулся и сказал,

Сказать точнее, он шептал:

«Мы братья Фив святилища, о да,

Храни же вечность ей всегда,

Палладе Вечной, неземной,

Кормилице моей одной!»

Я был спокоен, как всегда,

И путеводная звезда

Уже ласкала гладь земли.

Ростки начала проросли.

«Великий Клодий опечален, –

Сказал один мне ученик, –

Прими же дар, что мной представлен, –

Рукой к руке моей приник, –

Его рукой цветок был сорван,

Он будто соткан из любви!»

И розы алый цвет смакован

Шипом подобно на крови.

Я спрятал розу на груди.

Сказав ему в ответ: «Иди!

Свой старый мир тебе дарю

И за проступки не корю.

Но вижу, встретимся мы вновь,

Даря святилище любовь.

И точки жизней пресекутся,

В одном пристанище сольются!»

Так я покинул Палестину.

Уже один расправив спину,

Через барханы и пески

Держал я путь к святилищу тоски.

Бродящий дух, подобно псине

Уже завыл де от тоски,

И как на привязи, в трясине

Стал презирать вокруг пески.

Я в тренировках научился

Жару и голод упреждать

И чрез мгновения молился,

Вновь заставляя себя ждать.

Оазис, солнце и жара,

О, неужель и мне пора?

Как вдруг знакомые чертанья

И щебет птиц, увещеванья.

То были Фивы, город злат,

Опорный пункт массивных врат!

Прибыв в убежище, вошёл,

Где Гераклита я нашёл.

В смятеньи полном и великом

Он с радостью встречал меня,

Но вдруг отпрянул с громким криком,

Глазами, взором лишь пленя.

«Мы связаны духовной нитью,

Но почему же от тебя

Несётся хлад, проникшись смертью?» –

Спросил, он, губы теребя.

И вот стою я пред колонной

И ведаю ему рассказ.

Да, он сидел смятенья полный,

Как если б я читал приказ.

Но не успел я встрепенуться,

То он у моих ног лежал,

Так, не давая мне согнуться,

В мои циновки он рыдал:

«За крест спасибо, – ожиданье, –

Ты одесную с Ним сидел.

Спасибо, брат, и за страданья,

Что ты к моим ушам воспел!»

Без промедленья я покинул

Чертоги прежние свои

В Элладу мысли перекинул

Вершить стяжательства свои.

Недолго путь мой продолжался

В пучинах вод сиих морских.

Не много выбор мой метался

По рощам, пастбищам иных.

В корнях платана я Палладе

С святилищ Гелиоса спал,

Прохладной роще и Элладе

Царице мудрости взывал.

Как у костра зелёный пламень

И глас таинственный её.

Так снова выпал с души камень,

Не мог я взор свести с неё.

«Услышав зов, к тебя явилась,

Скажи мне, сын мой, что случилось?»

И повторил ей всё сначала,

Что лишь слеза на пол упала.

На лбу моём её рука

Чуть прикоснулась и легка,

Поняв намеренья конец,

Снимал с главы своей венец.

«О, милый мой Аргивинянин,

Ты отрекаешься, увы,

Как друг когда-то твой Македонянин

Вы оба были так правы.

Сидел ты, сын мой, подле Бога,

Но под влияньем злого рока.

Увидимся с тобой, мой друг,

Преодолей же свой испуг.

Еврейской женщины глаза,

С которой вдруг стечёт слеза.

Воистину пойдёшь за ним

И уж за теми, кто за ним!»

Она дотронулась до розы,

Та вмиг сияньем зацвела,

И предвещая вскоре грёзы,

Богиня вновь в огонь вошла.

Порвал я связь с богами, мудрым,

Но остаётся самым трудным

Прервать общение с людьми

Я к цели этой взял ремни.

Я снова въехал в Палестину,

Бесчинств безмерную долину,

Бескрайний рынок фимиам,

За что я и гроша не дам.

Там, под нарядами араба

Узнал владыку Чёрных Рас.

Не удивился он мне дабы,

Приветствием его я не потряс.

Когда-то он с Молчаньем вкупе

Младенцу Иисусу воздали.

Приветом отдавали в кубе

До них пришедших, как могли.

«Стезёй иною ты пошёл,

И, потерявши, снизошёл.

Но срок не долгим будет так

Мы встретимся с тобой и так.

Эмпидиокл! Милый друг

(Самой беспечности супруг),

Не повторить ли мне о том

Предательстве миров большом!

Нет, не намерен повторять,

Но я обязан рассказать,

Как у подножия креста

С владыкой были неспроста.

И взгляд бессмертный, неживой,

Покоился на нас рекой.

Так спали вмиг оковы льда,

Но не забыть мне никогда.

И был в саду, где погребён

И где воскрес всесильный – ОН!

Афины очи видел там,

Что не придать иным словам.

Марии очи были то,