Шалва Бакурадзе - Антология новой грузинской поэзии

Прошла весна.
а ты в своей ветхой одежде лето встречаешь.
Манто, старое платье небрежно одето
и в бабушкином приданом затерянный
постаревший браслет.

Уходит весна.
Взгляд твоих глаз на браслет устремляется вновь.
Серебро обводит стекло,
И свет отражает потухшую чью-то любовь…

Он старый,
старушке носить его или ребенку,
когда удалось примерить украдкой все мамины платья…

Взгляни на меня —
любовь так стара — в ней я дитя.

Ты же морщины свои расправляешь,
снова боишься давления,
а вдруг рассыплется на миллионы лекарств
стальное терпение?

Весна уже прошла.
Настало время нафталином посыпать сомнение.
Ты вынесешь к свету, на солнце,
откроешь, забудешь
и не найдешь там в себе изменение.

Напомнят то время лишь
старые — платье, манто, украшения.
И ветер пригонит внезапно, как боль,
старую нашу любовь…

Все равно напишу,
я Тебе обещаю,
напишу, как мне трудно,
как трудно к Тебе возвращаться,
как тяжело прощать Тебе
мою давнюю измену.

Все равно напишу,
как всегда, в любую минуту
Ты был в моей жизни,
и тогда, когда я покупала
мыло и хлеб.

И тогда, когда я варила на зиму варенье,
и тогда, когда я впервые увидела своих детей,
я опиралась на Тебя,
в тебе мягко ноги мои утопали,
и я блаженно отравлялась
всей этой мягкостью.

Я Тебе обещаю,
что все равно напишу.
Как почва, что никак не высвободится от сорняков,
вырвет их — все равно всходят.
Поэтому я напишу!
Но Ты все равно больше любишь их,
эти выброшенные сорные травы.

Признайся — Ты ведь их любишь?!
С нежных лепестков роз давно был украден сладкий нектар Поэзии.
Что же сорняк, может выпустил (если успел)
хоть меленькие голубые цветочки…
без запаха и без претензий.

Да и при чем здесь цветы,
Ты и без них нас любишь
хотя бы потому, что и на этой бахче,
нет, не найти нам приюта.

Вот потому, я обещаю, что все равно напишу.
напишу от имени всех,
всех брошенных за забор…

Сбежавший город. Улицы безлюдны;
пусты дома, подъезды.
все устали нести свои унылые грехи.
резиновые шарики надули,
все без разбора сели прямо в них,
перевязали накрепко и взмыли
печально, но довольные своим особым одиночеством.
Сбежались отовсюду — из сел, из деревень,
забросили хозяйство: сады в плодах
и лозы в пышных гроздьях.

Одни лишь бабки в черном, там, в высокогорьях
молитвы шепчут, рук не пряча дрожь,
готовясь к осени, еще чего-то вяжут,
от гнева божьего спасая человечество,
движенье совершая — сверху вниз,
и словно бабочки, касаются земли,
обиженной на тягу к невесомости.

Мальчик, иди домой,
Чего тебе здесь слоняться, в кварталах, набитых эхом,
Где торчат унылые сутенеры
И, засунув руки в карманы, насвистывают старые песни.
Мальчик, иди домой, очень тебя прошу,
Позавчера здесь убили человека и отшвырнули,
Словно вернули туда, откуда он в эту жизнь заявился.
Так закончилась игра в карты при лунном свете,
И крапленые листья карт разнес ветер,
Как сожаление об убитом…

Мальчик, иди домой,
Если, конечно, есть у тебя дом,
А если — нет,
Если весь этот мир тебе — дом родной,
Тогда — что поделаешь,
Остановись на мосту, посмотри сверху на Мтквари,
Как переполнены воды костями блудных сынов,
Как медленно разворачивает, расстилает длинные волны
Река под мостом.
Что она предрекает тебе? Погребение? Счастье?
И об этом подумай.

Мальчик, иди домой,
Там тебя встретит всесильный дух нищеты
И беспомощность родителей.
Глянь на мир печальными их глазами
И увидишь на мостовой полночи — каменной, мертвой,
Как шуршит твоя же подошва,
Как в зимней стуже или в безмолвном глухом ожидании лета
Прислушиваются — вот! он идет,
Ночь вращается вокруг острия ножа, содрогается вывеска,
Меж деревьев дрожат витрины,
Кандалы ночи надеты на все —
На гастрономы и парикмахерские.
Мальчик, иди…

Здесь уже закончен дневной спектакль, —
Из магазина выбралась крыса
И проскользнула за стекла мужского зала,
Прошмыгнула в огромных стогах волос,
Пронесла на мелких лапках толстое тело
И залезла в заднюю комнату,
Где наткнулась на охваченных похотью парикмахеров, юношу и девушку,
И узнала о странностях любви.

Иди, мальчик, домой, иди,
Ночь безжалостна, прохожие крестятся,
Воздух стоит стеной, на него доверчиво
Облокачиваются измученные за день,
Но машины не останавливаются здесь.
Куда мчатся в полночь машины?
— На свет.
Куда мчатся в полночь машины?
— Во тьму.
Куда мчатся в полночь машины
И черные, невидимые шоферы?
— В никуда.

Иди, мальчик, домой, иди,
И если нет у тебя ни дома,
Ни родителей,—
Чтобы ждать в полночь стука твоих шагов, —
Сторонись хотя бы этого предместья.

Город полночный, город полночный, белых огней залитый зыбким
Светом, на плитах твоих, простершись, вот я, простертый, лежу с улыбкой.
Город полночный, я и не ведал, что так, с твоей мостовой пространной,
Вымерзшей, можно глядеть на звезды, можно глядеть на звезды так странно.
Город полночный, город полночный, бледных огней залитый зыбким
Светом, на плитах твоих, простершись, вот я, простертый, лежу с улыбкой.
И не понятно мне, не понятно — Ад предо мной или сад Эдема,
Как же горят фонарей слепяще лампочки — мостовых диадема,
Как преломилась юность, как пала, хрупким к земле приникла растеньем,
Как оказался в лоне кромешном ночи — слепленный из светотени?
Душу зачем тревожило прежде этих холодных огней мерцанье,
В час, когда комнату разрывало света продольными изразцами?
Сам ли хотел, иль это манила тайная сила и предрекла мне —
Долго глядеть из окна, так долго на мостовой покатые камни?
Город полночный, город полночный, вера в тебя оказалась зыбкой,
Все же на плитах твоих, простершись, вот я, простертый, лежу с улыбкой.

От начала мир таким был создан,
Все уже предрешено не нами —
На петле повесили под звезды
Жертву, как козленка на закланье.
Наискось потом ножи точили,
И луна, глядящая с наклоном,
Освещала место, где забили,
Точно пса, козленка под забором.
Точно пес, луна тряслась, вдыхая
Горный воздух, с кровью перетертый,
В нем кричал как будто кто-то — Каин! —
И натравливал — ату! — кого-то.
Собрались мужи земные, низкий
Под луной воздвигли стол огромный,
Проломив ее, — и стек на доски
Свет и в трещинах скопился темных.
Мясо в клочья лапами порвали,
В темноте над жертвой лбами бились,
Мрачные сидели и макали
В кровь луны, сжирая что осталось.
А потом вино текло рекою,
Затопляя все, и в пляске пьяной
Каждый топал по луне ногою —
По языческому талисману.
Лунный свет в руках перебирали
Так похожие на сумасшедших, —
Став сынами мрака, поминали
И скорбели обо всех умерших.