Эдгар По - Собрание сочинений в четырех томах. Том 1

О, пестрый мой Романс, нередко,
Вспорхнув у озера на ветку,
Глаза ты сонно закрывал,
Качался, головой кивал,
Тихонько что-то напевал,
И я, малыш, у попугая
Учился азбуке родной,
В зеленой чаще залегая
И наблюдая день-деньской
Недетским взглядом за тобой.

Но время, этот кондор вечный,
Мне громовым полетом лет
Несет такую бурю бед,
Что тешиться мечтой беспечной
Сил у меня сегодня нет.
Но от нее, коль на мгновенье
Дано и мне отдохновенье,
Не откажусь я все равно:
В ней тот не видит преступленья,
Чье сердце, в лад струне, должно
Всегда дрожать от напряженья.

Твои уста — твоя простая
Мелодия певучих слов —
Цветущий куст, где птичья стая
Среди моих щебечет снов;

Глаза, твои глаза — светила
Моей души — льют свет живой,
Как будто звезды на могилу,
На омертвелый разум мой;

Твоя душа! — И неизменный
Мой сон в ночи и на заре —
О правде вечной и бесценной
И всем доступной мишуре.

Я жребий не кляну земной —
Хоть мало в том земного,
Что вас разъединить со мной
Смогло пустое слово.
Не жажду я гореть в огне
Благострадальной схимы;
Сострастье ваше странно мне —
Ведь я — прошедший мимо!

Дым — лес, и дымом река,
И дымные облака.
Их контуры чуть видны
Сквозь слезы большой луны.
А лунам рождаться, зреть
И таять впредь и впредь…
Ночью странствуют они,
Длинна их вереница.
Дыханьем гасят звезд огни
Их призрачные лица.
Когда двенадцать ночи
Показывает диск,
Та, что прозрачней прочих,
Начинает спускаться вниз.
Все вниз
и вниз
и вниз…
Покров над горой навис
Окутал ее корону
Складками лег по склону
И накрыл в одно мгновенье
Все дворцы и все селенья,
Сколько есть их на просторе
Спрятал дикий лес и море,
Спрятал духов легкий сонм,
Спрятал все, что впало в сон,
Окутывая все это
Лабиринтом мягкого света.
И тогда — без сна, без сна! —
Их жажда сна.
Но едва встает заря,
Этот лунный покров
Поднимается, паря,
Став игрушкою ветров,
Все швыряющих вразброс,
Будь то даже альбатрос.
Луна для них с утра
Не служит, как вчера,
Покровом из тумана,
Что, может быть, и странно…
И радужною пылью
Все станет в небесах.
И ляжет этот прах
На трепетные крылья
Тех бабочек земли,
Что к небу вечно рвутся,
Чтобы затем вернуться
И умереть в пыли.

Долины мглистые, тенистая река,
Неясные леса — иль облака —
Их очертанья различишь едва ли
Сквозь слезы, застилающие дали;
Стада громадных лун бледнеют, меркнут, тают,
И вот уже сильней — сильней — сильней блистают —
В бесконечной смене мест,
В бесконечной смене мигов
Задувают свечи звезд
Колыханьем бледных ликов.
Вот на лунном циферблате
Скоро полночь, и одна
Несравненная луна
(Всех огромней, всех крылатей,
Всем другим предпочтена)
Сходит ниже — ниже — ниже —
Сердце ей сейчас пронижет
Треугольный горный пик,
И вот — ее огромный лик
Пролил прозрачное сиянье
На дремлющее мирозданье,
На все, что только видит взор —
На море и на склоны гор,
На быстрых духов рой обманный,
На мир вещей, дремотно-странный, —
И спрятал их, как под шатром,
В том океане световом.
Глубок, глубок отныне он —
Земных предметов страстный сон!
Но утро гонит сонмы снов,
И лунный призрачный покров
Взлетает ввысь — быстрей — быстрей —
Так может взмыть в обитель гроз
Любая из земных вещей,
Быть может, желтый альбатрос.
Теперь им больше не нужна
Для облачения луна,
Не нужен им, вещам земным,
Шатер, прозрачный словно дым
(Что слишком пышно, я считаю), —
Но искры лунные дождем
Струятся в воздухе дневном
И мотыльки Земли, взлетая
В просторы неба, а потом,
Тоскуя о земных лугах
(Кто угадает их желанья!), —
Приносят лунное сиянье
На чуть мерцающих крылах.

Над берегами седыми
Деревья в белесом дыме,
Внизу — невидимый плес
В тускнеющих пятнах слез.
То там, то здесь вырастают
И тают — тают — тают
Круги блуждающих лун:
Плывут над россыпью звездной
Подобьем белых лакун,
Но поздно — поздно — поздно —
Двенадцать на лунных часах,
И месяц, чей блеск неверный
Измерен на лунных весах
(Уж верно, не самый скверный!),
На горный спустился пик,
И конус вершины мрачной
В сердце его проник,
Клубок размотав прозрачный:
Струистый наброшен плащ
На сумрак морей и чащ,
На крыши домов, на долы,
Где сон разлился тяжелый,
Где духи крылатые спят:
Они с головы до пят
Облиты сиянием чистым,
Как будто в крипте лучистом
Уснули — навек — навек —
О сладости смеженных век!
Но лунное покрывало
Уносится ввысь к утру,
По воле случайного шквала,
Похожее на ветру
На нечто, летящее косо, —
На желтого альбатроса.
Назавтра другая луна
В дело пойти должна
(Что экономно едва ли),
О солнечном покрывале
Уже мечтает Земля,
А прежнее — лунное — тает,
Лишь бабочки, что летают
В заоблачные поля
Под градом крупиц блестящих,
Приносят нам образцы
Заветной лунной пыльцы
На крылышках шелестящих.

Трирема легкая, по брызжущим волнам
когда-то несшая, в лазури чистой моря,
пловца усталого к родимым берегам:
вот красота твоя, не знающая горя.
И я ведь был пловцом. И ты, моя Наяда,
меня спасти от бурь мне послана судьбой.
И золото кудрей, и мрамор твой живой
мне сделали родным забытый мир Эллады.
И Рим, великий Рим — мне сделался родной.
О, ты зовешь меня! Я вижу яркий свет:
зажжен светильник твой; в твоих очах привет.
Статуя дивная, мои мечты лилея, ты там
стоишь в окне… О радость! о Психея
страны, которой нет!

Мне красота твоя, Елена, —
Никейских странствий корабли…
Они к отчизне вожделенной
Пловца усталого несли
По волнам до земли.

Я плыл сквозь шторм, мечтой томимый:
Наяды взор, античный лик…
Влекомый им неодолимо,
Я славу Греции постиг
И грозное величье Рима.

Ты, в нише у окна белея,
Сжимаешь, статуя над мглой,
Агатовый светильник свой.
Там родина твоя, Психея,
Там край святой!

Елена, красота твоя
Мне — словно парус морякам,
Скитальцам, древним, как земля,
Ведущим корабли в Пергам,
К фригийским берегам.

Как зов Наяд мне голос твой
Звучит за ропотом глухим
Морей, ведя меня домой,
К сиянью Греции святой
И славе, чье имя — Рим.

В алмазной раме у окна
Вот ты стоишь, стройна, как взмах
Крыла, с лампадою в руках —
Психея! — не оставь меня
В заветных снах!