Леонид Якубович - По чуть-чуть…

Я принял вид старого усталого пилота, только что вернувшегося из рейса Москва – Гонолулу – Москва без посадки и в Гонолулу, и в Москве, легко взял штурвал и, снисходительно улыбнувшись, взглянул на инструктора, дескать, «Ну что, не вышло?». Мы ассы «тушек» и «мигов», а вы меня тут на каком-то детском тренажёре летать заставляете, да ещё с автопилотом!

В ту же секунду сердце моё ёкнуло и подпрыгнуло вверх, вместе со всем остальным ливером. Я, видимо, нечаянно толкнул штурвал, и самолёт нырнул вниз.

«Легче, легче!» – сказал инструктор и, выправляя машину, потянул штурвал на себя. Самолёт послушно полез вверх.

Это что же? Это как же? То есть... А где же автопилот?.. Так, а ну я сам...

Я чуть-чуть нажал на штурвал... Нос самолёта опустился... Я потянул на себя... Пошли вверх... Я чуть покачал штурвалом влево, вправо... Самолёт в точности дублировал мои движения... Я покосился на инструктора – не он ли это? Нет, сидит, сложив руки, ничего не трогает... А ну, я ещё покручу... Мама дорогая, он слушается! Он меня слушается!!.

Я летел, я летел сам! Я как бы вернулся в детство, когда летаешь во сне и вдруг просыпаешься, ещё дрожа от возбуждения, не соображая, где ты. Именно так я чувствовал себя сейчас, боясь спугнуть этот полёт и проснуться. За окном открывался потрясающий вид. Распаханные квадратики поля, речка, аэродром слева и там, вдали, за рекой, ещё один, высокий холм с каким-то белым шаром наверху... И облака, батюшки, я никогда не видел таких красивых облаков! Белые и не лёгонькие, как мне раньше казалось, а как бы сделанные из ваты или поролона и удивительно похожие на зверей. Вон медведь лежит, вон то ли кролик, то ли ёж с кроличьими ушами... вон дракон...

Я пребывал в абсолютном восторге, и ничего мне не надо было вообще в этой жизни.

Я жалел о двух вещах. Самолёт действительно управлялся необычно легко, но, во-первых, от нервного напряжения, я взмок насквозь от затылка до того места, на котором сидел, и жутко жалел, что не переоделся в шорты и тенниску. А во-вторых, ещё больше я жалел, что меня сейчас не видит хоть кто-нибудь: жена, сын, папа, светлая ему память, друзья эти придурочные, Лёшкин дедушка-еврей из Еревана! Хоть бы кто-нибудь! Никто же не поверит! Кому ни расскажи, не поверит никто!

Я бы летал так вечно. Но надо было садиться и инструктор, со словами «Всё, теперь я!», попытался взять управление. Но я не желал отпускать штурвал нипочём! Мне казалось, что если я сейчас его отпущу, то уже никогда не вернусь обратно. Просто не случится. Просто больше никто мне это не позволит. Просто не пустят и всё!

Через две минуты ему удалось оторвать мои пальцы от штурвала, ещё через три мы приземлились.

Я буквально стёк из кабины на землю. Я был мокрый как мышь. Меня трясло. Я улыбался идиотской улыбкой во весь рот и не мог сдержать себя никак! Я не шёл, а вроде пританцовывал, как заведённый болванчик. При этом, я абсолютно не знал, куда девать руки и они болтались сами собой, как у сломанной куклы. Я не мог смотреть ни на Юрку, ни на инструктора. Я пребывал в некоем третьем измерении, куда эти смертные никогда не попадут. Мне было даже их немного жалко. Что с них взять – несчастные земляные черви, которым не дано понять, что я сейчас испытываю!

Ни на кого не глядя, я сел в машину и всю дорогу молчал до самой Москвы. И всю дорогу на моём лице сияла эта идиотская улыбка.

Я молчал ещё дня три, а потом позвонил на аэродром и поехал опять. Потом ещё и ещё.

Через полгода я первый раз вылетел самостоятельно.

Это было в Троицу.

И было солнце, и меня качали, и я раздавал «Беломор», и мы выпили, держа в руках веточки вербы. И я был счастлив.

Они меня разыграли. Я заболел небом раз и, видимо, уже навсегда.

А с теннисом у меня так ничего и не вышло.

Президент, наверное, обиделся страшно!..

Если смешать вместе пятидесятиградусную жару на улице и в ваших штанах, расплавленное солнце на затылке, мелкую пыль во рту и в носу, раскаленный песок под ногами и колышущееся марево перед глазами, вы получите Египет в середине августа. Даже в микроавтобусе с кондиционером за окнами была видна жара. Она не ощущалась, но она была физически видна. Именно это время самоубийцы выбирают, чтобы отправиться в пустыню и покончить счёты с жизнью, сэкономив деньги родственников на кремацию. Мы выбрали это время, чтобы осмотреть пирамиды.

Мы – это я и Арсений. Я сидел в автобусе сзади, Арсений сидел впереди. Поэтому я мог смотреть на пейзаж только в правое и левое окно. Вперед я смотреть не мог – там, повторяю, сидел Арсений. Его огромное тело закрывало всю перспективу. Он сидел на двух сидениях, вытянув ноги и занимая всю ширину автобуса, а то, что раньше было проходом, исчезло вовсе. Он занимал всё пространство, от второго сидения и до лобового стекла. Я справедливо полагал, что водитель сидит у него на коленях или уже на капоте. Больше он нигде уместиться не мог. Когда водитель этого минибаса увидел Арсения возле дверей отеля, он сначала решил, что его машина – это только часть колонны грузовиков, которая должна доставить это тело по частям к подножию великого сфинкса. Короче говоря, Арсений сидел впереди и сосал мятный леденец. Он всегда сосёт леденцы. Где он их берёт, я не знаю, но он говорит, что это очень полезно для горла. Я однажды взял у него один на пробу. Меня еле откачали. Я не то что сосать, я даже выплюнуть его не мог – он прилип к языку и сжёг мне весь рот от нёба до маковки. Я не мог дышать ещё часа два и уши мои стояли дыбом, белые от инея.

В общем, мы ехали осматривать пирамиды. Кому пришла в голову идиотская мысль ехать туда именно сегодня, в эту жару, я не знаю, но уж точно не Арсению. Он говорит, что ему в голову приходят только умные мысли.

Следует, видимо, все-таки рассказать, кто такой Арсений. Арсений – это Арсений Игоревич Лобанов. Точнее – Арсений Игоревич Лобанов-Ростовский. Отпрыск старинного княжеского рода, известного на Руси аж с XIV века. Род их происходил от удельного князя Ивана Александровича, по прозванию «Лобан». Какой-то дальний родственник Арсения – Никита Лобанов-Ростовский, известный собиратель антиквариата, живёт в Англии. Арсений даже как-то живописал мне их фамильный герб. О, это был славный герб.

«В щите, разделённом горизонтально на две части, изображены: в верхней части – в голубом поле ангел в серебрянотканной одежде, держащий в правой руке обнажённый серебряный меч, а в левой – золотой щит; в нижней части – в красном поле серебряный олень, бегущий в правую сторону. Щит покрыт мантией и шапкой, принадлежащими княжескому достоинству».

Арсений утверждал, что предок их был прозван «Лобаном», потому что был очень умный. И все его потомки унаследовали эту родовую черту. Все Лобановы были очень умные. Особенно Арсений.

Кроме ума, Арсений унаследовал от предка барские замашки, баритональный бас и чудовищный храп. Арсений не просто храпел, как все нормальные люди, он орал во сне басом. Он храпел так, что редкие ночные птицы падали на лету и на всю оставшуюся жизнь становились глухими. И птенцы их были глухими, и птенцы их птенцов тоже были глухими. И все их яйца навсегда были глухими. Я несколько раз проживал с ним вместе. В гостинице, обычно заказывался двухместный номер, при этом я всё равно спал на раскладушке на балконе или в коридоре, возле дежурной, которая лежала рядом без сознания с той минуты, как начинал храпеть Арсений. На второй день нашего пребывания съезжали те, кто жил за стеной справа, потом – слева. Затем освобождались еще два номера – сверху и снизу. Как-то я, по глупости, согласился ехать с ним в одном купе из Киева. Я заранее договорился с проводницей, чтобы вечерний чай мне принесли в тамбур. Кстати, и утренний туда же, поскольку до Москвы я оттуда не выйду. В час ночи зареванная проводница привела начальника поезда, в три часа прибежал машинист с оторванным стоп-краном в руках. Всё население вагона к этому времени в нижнем белье судорожно колотилось об тамбурные двери, желая лучше умереть под колёсами, чем так мучиться.

При этом Арсений утверждает, что он не храпит, он посапывает!

Природные замашки у него были действительно какие-то барские.

Он всегда был и до сих пор уверен, что можно всё! Когда ему было восемнадцать, он с аттестатом в кармане шёл по улице и увидел вдруг толпу молодых людей, которые бились об здание Института иностранных языков. Он зашёл посмотреть, что происходит. Он не собирался поступать, он просто зашёл ради любопытства. И поступил! Нет, он хорошо знал английский, но он был абсолютно не готов к вступительным экзаменам, но он поступил. Не знаю как? Поступил и всё. Причём на испанское отделение, потому что, видите ли, ему вообще не нравился английский язык. Он проучился в «ИН.ЯЗе» до четвертого курса, потом решил, что этого хватит. Понимаете? Он так решил. В конце четвёртого курса «ИН.ЯЗа» человек решает, что больше тут научиться нечему и уходит из института! Куда уходит? В армию. Он решил посмотреть, как там. И он сам (!) пошёл в военкомат. Я не знаю, что стало с военкомом, я его не видел. Его, после этого, наверное, вообще никто не видел. Короче, Арсений загремел в армию. И ему там понравилось! Он сам мне говорил – а что, там замечательно. Кормят, поят, одевают. Обратно, на свежем воздухе. Спал он в каптёрке старшины роты. Вся рота, во главе со старшиной и замполитом спала в палатках в тайге в полукилометре. Командир полка утверждал, что если бы Арсений родился раньше, он наверняка был бы Героем Советского Союза. Его бы в сорок первом просто положили спать где-нибудь на границе в районе Брестской крепости и в четыре утра 22 июня немцы бы, вместо того чтобы на нас напасть, капитулировали бы к чёртовой матери!