Плоские стихи - Анна Поршнева

Возьми меня с собой туда, где тьма и свет не спорят, а живут в довольствии и мире. Туда, где нет забот, туда, где горя нет, туда, где время вечностью сменили. Но я боюсь, что, уходя с тобой, здесь не смогу страну свою оставить, и, в горсть зажав, возьму ее с собой, и там она всю радость мне отравит, проест мне плоть и изглодает мозг и будет требовать назад вернуться, сюда, где быть счастливой не пришлось, но иногда случалось улыбнуться.

Скажи, твоя блаженная земля сумеет ли смирить её тщеславье, очистить все, что прокляла она, узнать её и не отринуть знанье? И если нет, тогда оставь меня. Мне будет тошен мир твой благонравный. Я буду здесь, где в битве свет и тьма неразличимые сошлись на равных.

Не путай мой голос, звучащий во тьме, с спасительной вестью. Не думай, что я предлагаю тебе идти со мной вместе. Я — просто вода. Я струюсь и журчу, и падаю снегом. Я тусклым туманом плыву по утру, и таю к обеду. Я — облако в небе: то мраком сплошным, то тучкой летучей я распространяюсь над миром большим то ниже, то круче. Я — льдинка в ладони. Растаю, тебе оставив лишь холод. Я — пар над кастрюлей, в твоем животе рождающий голод.

Я — та, что умрет, на исходе трех дней раздумав воскреснуть. Не путай мой голос, звучащий во тьме, с спасительной вестью.

Сначала расскажи о том, что знаешь ты, потом уже пускай фантазию на волю. Ты — радиотранслятор — и не боле того, что требуется от волны. Пророком быть — не сладкая стезя не потому, что гонят и плюются. А потому, что не дают обуться так, как склоняется твоя душа. Тебе достичь небесной высоты не суждено. Ты знаешь — не позволят. О, как болят натертые мозоли! Сильней, чем угль в распахнутой груди…

Ты только рупор. И в тебя кричат, быть может, то, с чем сам ты не согласен. Благословен твой зов или опасен? Кто говорит тобой — рай или ад? Не знаешь ты, да и не можешь знать, чем в мире отзовется твое слово… Ты замолчал бы гордо и сурово. Да вот беда — не волен замолчать.

Где-то есть мир, где Мерлин Монро дожила до старости. Сидит в уютной вилле, пьет перно, пишет гадости разнообразных цветов и сортов про семейку Кеннеди. Выложить каждый деньги готов старушке вредненькой. Постит нанятый секретарь в блог фотографии. Вот она — волосы, как янтарь, золотом налитый. Вот она делает чинный поклон пред Елизаветою, вот она в клинике среди жён с малыми детками. В этом году ей уже без пяти лет до столетия. В статусе самой желанной звезды тысячелетия.

Жаль в этом мир не найти ни пути, ни малой скважины. Как с любопытством следили бы мы с криками "Надо же!". Может, когда-нибудь в мир её дырку проделаем…

Видеть морщины у глаз Монро я не хотела бы.

У Тома Сойера в кармане есть ластик, перочинный нож, четыре шарика стеклянных и крошки, хрен чего поймешь. С ним верный друг его — Джо Гарпер, с ним Бекки — вечная любовь, он что-то вырезал на парте, и получил указкой вновь. Внутри него — все-все на свете. Он и индеец, и пират. Фантазий больше, чем в поэте, острей, чем у ковбоя, взгляд, он честен так, как честны дети, он словно видел райский сад. Внутри него все-все на свете, и он своим владеньям рад. И там, в глуби его кармана, где зреет детства естество, там без изъяна и обмана все сердце спрятано мое.

К поэту пришла не муза. К поэту пришла тоска. Он думает: "Жизнь несносна", он думает "Смерть проста". К поэту пришел не Гэндальф. К поэту пришел запой. Поэт осушает стаканы, и множит бутылок строй.

И ветер гудит за окошком, и дождь моросит с утра. А все потому, что эта, ну, муза, к нему не пришла.

Все в мире и серо, и плоско. Банальности что говорить! Вот, дескать, твой перекресток: решай, куда поворотить. И друг его тычет в спину, его понукает жена… А эта, которая муза, по-прежнему не пришла.

Оставьте его в покое! Не смейте его ободрять! Минуты текут, как столетья — вам этого не понять, вам в жизни не догадаться, чем кончатся эти дела. К поэту пришла не муза. К поэту пришла тоска.

Главная беда поэта в том, что очень много понимает. Он понимает даже лето, в него улетая со стаей прекрасных лебедей длинношеих, а нам оставляет зиму эту. Поэт все увидел, все измерил, ну, и в результате выбрал лето. А мы, прозаическая сволочь, здесь мерзнем в искусственных дубленках… Мы сами виноваты (бог нам в помощь!) поскольку мыслим ясно, шутим тонко, пьем только премированные вина, едим экологическую пищу, на интеллектуальные кина раскатываем красные губища…

Поэт же сидит где-то в мае и точит гусиные перья. До жути все понимает, хранимый божественной сенью. Он там, где мед и водица пьянят, как гран-крю наилучший. Поэт — перелетная птица, а мы пресмыкаемся в куче таких же как мы — тощих гадов. И так нам, должно быть, и надо.

Когда вы пишете о том, чего не знаете в помине, когда твердите: "Бог приидет" с надутой важностью гонцов, многозначительно кивая и поднимая кверху перст, ну как же вам не надоест? Что до меня, то я зеваю.

Никто из вас его узнать, конечно же, не потрудится, когда он даже приземлится у вас под носом. Даже рать вас, вдохновенных песнопевцев, не смогут бога разглядеть. Весь ваш удел — красиво петь, желательно, в такт с вашим сердцем. А видеть, чувствовать, внимать уже давно вы разучились. С тех пор, как здесь мы поселились, нам с вами рая не видать. Ведь я во многом с вами схожа, как знать, быть может, и во всем… Пою без толку о своем, не замечая, что прохожий, который стороною минет мой дом, так странно мне знаком…