Вадим Алексеев - Хорхе Луис Борхес. Алгорифма

Шагов своих в сгущающейся теми.

Агония Христа или Сократа,

Ни сильного Сидхарты золотого,

Чьё тело умереть опять готово

В лучах зари – не велика утрата! -

Тебя спасти не смогут уже. Прахом

Написанное стало и на ветер

Ты говоришь, но близок ада вечер,

Ночь Бога бесконечна. Вник со страхом

В конец свой и в миг смерти – с дерзновеньем:

Я стану каждым длящимся мгновеньем!

Где сад Эдемский или он приснился? -

Свой разум на рассвете вопрошаю

И сам себя вопросом утешаю.

Адам, вкусив свободы, изменился.

Неужто же сон Бога в грех вменился

Сновидцу? И я тоже согрешаю

Во сне, что здесь себе не разрешаю,

Там дозволяю – вот и объяснился

Феномен сна! В Эдем есть возвращенье

По пробужденью и греха прощенье

Как сна, война в котором бесконечна

Каина с Авелем, где хрип убитых

И рык где убивающих. Бог спит их.

Меч изострён. Стрела остроконечна.

Упрёк или слезу я всё равно чью

Не заслужу. Как мастерски Создатель

Вручил мне, ироничный наблюдатель,

Два дара сразу: книги вместе с ночью.

Весь этот град томов, преподнесённый

Глазам без света, что читают только

Во снах, ошеломил меня настолько,

Что я совсем опешил, потрясённый.

Но атласы, альбомы словари и

Тома без счёта стали недоступны,

Хоть наважденья их и неотступны,

Как манускрипты, что в Александрии

Пожрал пожар. От голода и жажды

Тантал страдал в Аиде, окружённый

Водою и плодами. Погружённый

В раздумья, не единожды, не дважды,

Стократ Тантал, бреду вдоль книжных полок

Слепой библиотеки бесконечной,

Порой снимая книгу без конечной

Цели прочесть что-либо: мрака полог.

На мир воззренья Запада, Востока

В рядах энциклопедии. Веками

Писалось то, что трогать лишь руками

Теперь могу, одаренный жестоко.

Вот символы, вот виды космогоний,

Династии, геральдика – всё это

В подарок для незрячего поэта!

Слепца какая дольше из агоний?

Свет, сладкий свет отныне мне заказан.

Со мной теперь и тросточка всегда та.

Я, представлявший Рай себе когда-то

Библиотекой, так зачем наказан?

Я знаю, некто, имя чьё – не случай,

Вновь так распорядится здесь вещами,

Что этот мой – чей тянут зуб клещами,

Да вытянуть не могут? – злополучай

Уже принял другой, по галереям

Бредущий, со священным страхом стены

Ощупывая – слепы все сластены

И гнусны все, вредящие евреям.

Кто из двоих поэму эту пишет,

Я вместе с тенью, тень вместе со мною?

Но ходит кто за плотию иною,

Мёртв заживо, хотя здоровьем пышет.

Анафема за то на нас обоих.

Мир этот изменяется и блекнет.

Надежды в нём для двух умом калек нет.

Как наказал Всевышний неслабо их!

Юное море, море Одиссея,

Оно же – мусульманского Улисса -

Симбада-Морехода, тоже лиса!

Однако, вижу в нём во всей красе я

Эрика Рыжего и кабальеро,

Себя не выделявшего в толпе и

Элегии за раз и эпопеи

О родине творца. Ну, не карьера…

И море Трафальгара, что воспело

Историю Британии, чья слава

Воинственна, а как надменноглава!

Но вот оно опять волной вскипело…

Хвала твоим победам бесконечна,

Британия, вот только ты не вечна.

Не покину ночную звезду,

Не покину и ночи, оставив

Итог дел на земле и доставив

Радость тем, кто клевещет за мзду.

Колесничий, имею узду

Своим чувствам, смирив их, заставив

Слушать разума голос, поставив

Так его, чтоб хвалили езду.

Я ещё упаду в борозду

Злаком добрым, потомство наставив,

Не на меч паду, душу преставив,

Я ещё потопчусь по грозду!

По одесному узнан бразду

И ошуйному Царь, скач отставив.

История в весьма далёком прошлом,

О чём я рассказать теперь намерен,

Но да не молвят: "Врёт, как сивый мерин!",

Случилась, уже пылью запорошлом.

Задумали исчислить универсум…

Один учёный муж в забвенье жеста -

Хватило бы нулей – один уже ста

Равняется, гугол-число разверз ум! -

Вписал последний стих в большую книгу

И был уже готов себя поздравить,

Кабы вдруг не случись ему направить

Взор в небеса: где лунному песнь игу?

Хоть сказка ложь, но ей весьма удобно

Изобразить попытку пересказа

Словами нашей жизни… Облака за

Как главное ушло, луне подобно?

Вот значит что писать по вдохновенью!

Прочтя, на это что б сказали вы вот,

Разве не тот же сделали бы вывод:

"О главном умолчал он по забвенью,

Обширную коммерцию с луною

Ведя свою и давнюю". Не помню,

А вспомню – на весь космос пробимбомню,

Как встретилась луна сперва со мною.

Меж тем известно: у мутаций лунных

Своя есть красота: однажды ночью

И я по вышних сил уполномочью

Её увидел, глыб певец валунных.

Волхвом в Халдее звали буквоведа

И звездочётом в Уре – рифмосклада…

Луны дракону сложена баллада

И в Англии… Кровит луна Кеведо.

Но прежде о луне, что кровью стала,

Кроме иных ужасных разнопрочеств

В книге чудес свирепых и пророчеств

Глаголет Иоанн сердцедостало.

А ещё раньше, как гласит преданье,

Перстом писал на зеркале грек кровью,

Ученики чьи с бровной лицегровью

По лунным пятнам делали гаданье.

Огромный волк в пустыне умирает.

Есть миф, что зверя странною судьбою

Было сорвать с небес ценою любою

И умертвить луну в миг, догорает

Последняя заря когда и ночи

Полярной наступает время. Север,

Который населяет народ-всевер,

Хранит легенду, и не зря он очи

Сощурил, на огонь глядя, что бездна

Морей в тот день каюк из ногтей мёртвых

Поглотит, потому что разум мёртв их,

А ноздри любят вонь, что сернопездна.

В Женеве или в Цюрихе со мною

Случилось, что стал юноша поэтом,

И сразу – я поймал себя на этом -

Очаровался полною луною.

Из скромных вариантов с достохвальной

Старательностью я искал эпитет,

Опять боясь, что прежде слово хитит

Этот Лугонес с наглостью бахвальной.

Янтарь, песок и цвет слоновой кости,

А также белизна юного снега

В стих позднего потомка печенега

Конечно напросились сразу в гости.

Тогда я думал, что поэт подобен

Адаму, называющему вещи

В Эдеме именами судьбовеще…

К читателю путь был не без колдобин.

Как учит Ариосто, умирают

Сны на луне сомнительной и время

Теряется на ней, в земле как стремя,

Которое, найдя, не подбирают.

Аполлодор три формы Артемиды

С собачьей, лошадиной и кабаньей

Ваяет головой, а сколько бань ей

Посвящено… Виждь грека без хламиды!

Гюго серп золотой зато мне дарит,

А вот ирландец, том чей предо мною,

Трагическою чёрною луною

Ошеломляет, что аж небо старит.

Луной мифологической покуда

Я занимался, за углом сияла

Обычная луна. Чья б изваяла

Рука тебя? Взялась ты там откуда?

Есть среди слов одно – его я знаю

И тотчас вспоминаю, представляя,

Но буквы его не переставляя,

Иначе честь мундира запятнаю!

(Что носят астронавты, побывали

Которые не на луне ли разве,

Флаг водрузив на ней, чьи вились разви

В вакууме, возможно что едва ли?)

Слово луна, я это знаю тоже,

Содержит буквы, вот ведь как бывает,

Перестановка коих убивает

Страну, чей флаг сумняшися ничтоже

Ею же опозорен. Это слово

Того, кто мат английскому поставит,

Судьба ли, случай в оный день заставит

Прочесть – и языка не станет злого.

Звучит во мне персидское наречье,

Я вижу рук протянутых навстречье,

Одна рука Ирана, а другая -

Израиля, но мир будет и в Двуречье,

И в Палестине, вижу не врага я

Еврею и в арабе, возлагая

На мудрость их надежду: безупречье

В вере какой? Но есть воля благая,

А есть и злая, на неё обречье -

От красных помидоров, огуречье,

Но знает лука то стрела тугая:

Лучше с салатом мир, чем чебуречье,

А с ним война. Капуста дорогая,

Дай погляжу, ты какова нагая!

Огонь – как пепел, плоть – как прах, теченье

Воды так – русло, жаждою мученье

Сильнее чтобы стало, оставляет:

Всё высохло, какое огорченье!

И путник жажду вновь не утоляет.

Ничто в него надежду не вселяет,

Но разума одно лишь помраченье,

Которое, как мухи, ослепляет.

Вот каково заморское ученье

О радости, той, чьё предназначенье -

Кропить водой, что души оживляет,

Но не в воронку, где коловерченье!

Закон принять свой силой заставляет

Содом весь мир. Зной землю попаляет.