Известный Алексеев. Т. 6. Избранные стихотворения - Геннадий Иванович Алексеев

он шатается где-то

    целыми днями,

а он бродит по свету

    до глубокой ночи.

Вон там,

на вершине Фудзиямы

видите —

кто-то сидит.

    Это же он!

Движения души

порой необъяснимы:

она бросается куда-то в сторону,

она делает зигзаги,

она выписывает петли

и долго кружится на одном месте.

Можно подумать,

что душа пьяна,

но она не выносит спиртного.

Можно предположить,

что душа что-то ищет,

но она ничего не потеряла.

Можно допустить,

что душа слегка помешалась,

но это маловероятно.

Порою кажется,

что душа просто играет,

итрает в игру,

которую сама придумала,

играет,

как играют дети.

Быть может,

она еще ребенок,

наша душа?

Какие только мысли не приходят мне на ум!

Порою мелкие и круглые, как галька

на крымских пляжах.

Временами плоские,

как камбалы с глазами на макушке.

А то вдруг длинные и гибкие, как стебли

кувшинок.

Иногда нелепые,

нескладные, причудливые монстры.

Но изредка глубокие и ясные,

как небо в солнечный осенний полдень.

А любопытно было бы мне узнать,

какие мысли не приходят мне на ум,

блуждают в стороне?

Как встарь,

как в древности,

как сто веков назад,

восходит Веспер на вечернем небосклоне.

Он так красив, но мне не до него —

ищу иголку я

в огромном стоге сена.

Полстога я уже разворошил,

иголку же пока не обнаружил.

Осталось мне

разворошить

полстога.

А Веспер,

этот Веспер окаянный,

восходит каждый вечер над закатом

и шевелит лучами,

как назло…

Очень просто

получить контур Венеры Таврической —

    ставим статую к стене

    и обводим ее тень карандашом.

Труднее

получить контур лошади —

    она не стоит на месте

    и тень ее движется.

Очень трудно

получить контур счастья —

    оно расплывчато

    и не имеет четких границ.

Но удивительно —

    пятилетний ребенок взял прутик

    и изобразил на песке

    четкий профиль будущего —

все так и ахнули!

В косом дожде

    есть некоторая порочность.

Прямой же дождь

    безгрешен, как дитя.

Тупица-дождь

нашептывал мне какие-то глупости.

Закрыл окно —

он забарабанил пальцами по стеклу.

Погрозил ему кулаком —

он угомонился и затих.

Или притворился, что затих,

чтобы я снова открыл окно.

Все преимущества дождя

в его звериной хитрости.

Вся философия дождя

заключена в его походке.

– Ты всего лишь точка, —

сказали ему, —

ты даже не буква.

– Прекрасно! —

сказал он. —

Но мне нравится гордое одиночество.

Поставьте меня отдельно.

я не люблю многоточий.

И вот его одного

ставят в конце фразы,

совершенно бессмысленной,

дурацкой фразы.

Стоит,

закусив губу.

Высокие деревья

    появляются на холме.

Высокие деревья

    спускаются по склону.

Высокие деревья

    останавливаются в низине.

Гляжу на них с восхищением.

А в их листве

    уже щебечут бойкие птицы,

а в их тени

    уже кто-то расположился на отдых.

Но высокие деревья пришли ненадолго.

Постояв немного,

они уходят.

Бегу за ними,

    размахивая руками,

бегу за ними,

    что-то крича.

А их и след простыл.

Век буду помнить,

    как приходили высокие деревья,

    как они спускались по склону холма.

Век не забуду,

    как они ушли,

    унося с собой щебечущих птиц.

Это не ночь,

это не тьма,

это не фонарь на улице.

Стало быть,

    это день,

Стало быть,

    это свет,

стало быть,

    это солнце над горизонтом.

Но если это так,

то открывайте дверь,

пора ее открыть —

всю ночь она закрыта.

Но если это так,

то распахните дверь,

и отойдите прочь —

пусть входит, кто захочет.

Если войдет ребенок —

    прекрасно,

если вбежит кошка —

    хорошо,

если вползет улитка —

    неплохо,

если ворвется ветер —

    не сердитесь.

Скажите:

– Ах, это ты! —

Спросите:

– Какие новости?

Все трое очень типичны:

    храбрый рыцарь,

    хитрый дьявол,

    хищная смерть.

Рыцарь и смерть —

    на лошадях.

Дьявол —

    пешком.

– Неплохо бы отдохнуть! —

    говорит дьявол.

– Пора сделать привал! —

    говорит смерть.

– Мужайтесь, мы почти у цели! —

    говорит рыцарь.

Все трое продолжают путь.

– У меня болит нога,

я очень хромаю! —

    говорит дьявол.

– Я простудилась,

у меня жуткий насморк! —

    говорит смерть.

– Замолчите!

Хватит ныть! —

    говорит рыцарь.

Все трое продолжают путь.

Триста лет назад

я разозлился

и стал пиратом.

    Плавал,

    грабил,

    убивал,

    жег корабли.

Шпагой

выкололи мне глаз —

    стал носить черную повязку.

Саблей

отрубили мне руку —

    стал запихивать рукав за пояс.

Ядром

оторвало мне ногу —

    стал ковылять с деревяшкой.

Но все грабил,

    все убивал,

    все злился.

Наконец

пуля попала мне точно в переносицу,

и я помер легкой смертью.

Привязали ядро

к моей оставшейся ноге

и бросили меня в море.

Стою на дне,

весь черный от злобы.

Рыбы нюхают меня,

но не жрут.

Стою и припоминаю,

из-за чего я разозлился.

Триста лет стою —

не могу припомнить.

Все-таки странно:

дочь ее, Елизавета,

вырастет дурнушкой,

а сама она – красавица писаная.

Я знаю,

что ее ждет,

но между нами широченная пропасть,

которую не перепрыгнуть.

И я кричу на ту сторону:

– Спасите!

    Спасите Анну Болейн!

    Она же погибнет!

Но ветер времени

относит мой голос

и какие-то испанцы

кричат из шестнадцатого века:

– К чертям!

    К чертям Анну Болейн!

    Пусть погибает!

Как известно,

Фридрих Барбаросса утонул в речке.

Кольчуга была тяжелой,

а Фридрих был навеселе.

И вот результат:

храбрый Фридрих Барбаросса

утонул в неглубокой речке.

Но все же

как могло случиться,

что отважный Фридрих Барбаросса

утонул в какой-то паршивой речушке?

Трудно себе представить,

что грозный, рыжебородый Фридрих Барбаросса

утонул в какой-то жалкой канаве!

Нет, просто невозможно себе представить,

что сам бесподобный Фридрих Барбаросса

утонул в какой-то грязной луже,

так и не добравшись до гроба господня!

В ту ночь мы слегка выпили.

– Вот послушай! – сказал Альбий. —

    «Паллы шафранный покров, льющийся к нежным стопам,

    Пурпура тирского ткань и