Александр Кушнер - Вечерний свет

Воробью, залетевшему в церковь, что надо в ней?
Может быть, он хотел в одиночестве помолиться
И не думал, что в церкви так много сейчас людей,
И тем более, что раздражает их в церкви птица.

Вот и кружится, мечется, — выхода не найти:
Где та дверь, то оконце, в которое залетая,
Он надеялся уединение обрести
И защиту, ведь жизнь и ему тяжела земная.

Слишком много людей, украшений, — зачем они?
И слепит его золото, и ужасают свечи.
А еще эти мрачные фрески в густой тени,
А еще этот дым, от него заслониться нечем.

Недоволен священник, с тяжелых подняв страниц
Взгляд на глупого гостя, круженье его, порханье,
А ведь гость-то, быть может, потомок тех чудных птиц
И блаженный Франциск им Святое читал писанье.

Безумное по почте электронной
Пришло письмо. Как если бы невроз
Надиктовал его характер темный:
Вопрос, вопрос, вопрос, вопрос, вопрос.

Что значат вопросительные знаки
И что на них могу ответить я?
Тем более, что я и сам во мраке
Земного пребываю бытия.

Приятель мой далекий, установку
Смени, вот куст, вот облако, вот сад.
Попробуй взять другую кодировку,
Систему поменять координат.

Смотрю на вопросительную стаю.
Что делать? Где-то ж должен быть ответ.
Как сказано у Чехова? — Не знаю.
По совести, не знаю, Катя. Нет.

Сказал, что смерти не боится,
И показал мне револьвер,
Который может пригодиться.
Хотелось взять с него пример,
Грядущий ужас взять на мушку,
В глубоком ящике стола
Держать такую же игрушку:
Спустил курок — и все дела!

О, наши тайные влеченья,
Свободный выбор и расчет!
Он умирал в больших мученьях.
В какую тьму душа зайдет
И на смертельной той тропинке
Ее коснется чье крыло?
А то, что он на черном рынке
Купил, ему не подошло.

Человек походить начинает на старую фреску,
Облупившуюся и к былому не склонную блеску.
Впрочем, он-то уйдет, а ее, может быть, обновят.
Пригласят знатоков, окружат, уберут занавеску —
И, пожалуйста, лошади скачут и птицы парят.

Знатоки недоверья не выкажут или сомненья:
Это все-таки Джотто и все-таки это Мантенья,
Ничего, что на старую новая краска легла.
Ну а ты представляешь такое свое обновленье?
Или лучше беспамятство, лучше загробная мгла?

На этом снимке я с Нероном,
Как будто он мой лучший друг.
Он смотрит взглядом полусонным,
Но может рассердиться вдруг.

И в самом деле, можно ль к бюсту
Так подходить, сниматься с ним?
А вдруг проснется злое чувство —
А в гневе он неукротим.

И разве я люблю Нерона?
Он в римской тоге, я в плаще,
Всё это странно, беззаконно
И беспринципно вообще.

И всё, что мне о нем известно,
Такой кошмар, сплошное зло!
А вот поди ж ты, сняться лестно
С ним, — столько времени прошло!

Сам себе говорю: не мешай,
Заслоняешь мне мир этот чудный,
Где цветет по полям иван-чай
И топорщится мох изумрудный.

Сам в сторонку себя отведу.
Посреди тишины и свеченья
Ты лелеешь тоску и тщету
И приносишь одни огорченья.

Стой тихонько, не двигайся, жди.
Потерпи, я приду за тобою.
О, как поле блестит впереди
С огибающей поле тропою!

Как река за ним блещет, слепя,
На стеклянный прилавок похожа!
Я хочу отдохнуть от тебя,
Не терзая себя, не тревожа.

Как-нибудь обойдись без меня,
С полчаса потопчись: ты наказан.
О, не порть мне счастливого дня,
Ты ко мне лишь до смерти привязан.

Клод Моне говорил приблизительно так:
Выходя на пленэр, позабудь про овраг,
Если это овраг, и про дуб, если дуб,
И про горный уступ, если это уступ.

Просто думай: вот здесь желтоватый овал,
А под ним треугольничек розов и мал,
И зеленые полосы, полосы сплошь,
Если скажешь себе: это ветви, — соврешь.

И не думай о сходстве; на что ни взгляни,
На волну ли, на поле, на речку, на луг, —
О себе позаботятся сами они,
Из блаженной бессмыслицы явятся вдруг!

Теперь не слышен мне ни лязг, ни гром
Землечерпалок и камнедробилок —
И хорошо! Пусть ходит ходуном
Листва и ветер гладит мне затылок —
Не слышу их, но чувствую, слежу
За ними восхищенными глазами,
Морскою пеной больше дорожу,
Чем прежде, белогривыми волнами.

А если что-то сброшу со стола,
Блокнот ли, ручку, — странная пропажа
Волшебна так, чудесна и хитра,
Что как-то и не огорчает даже,
А человек, мне кажется, уже
Сказать не может ничего такого,
Чего бы я не знал, чему в душе
Заранее не подобрал бы слова.

Фредерик, вы должны обессмертить себя,
Фортепьяно для этого мало,
И любя вашу музыку, страстно любя,
Я хотел бы еще и вокала,
И симфонии, оперы вам пожелать,
Без сюжета нельзя и героя!
Надо Моцарту быть и Россини под стать,
Барабана прошу и гобоя.

Фредерик, полюбите фагот и трубу,
Вам не скучно без флейты и скрипки?
Я готов обратить пожеланье в мольбу:
Постарайтесь избегнуть ошибки,
Полонез превосходен, прелестен этюд,
Безусловно прекрасна мазурка,
Но от вас и во Франции большего ждут,
И в тяжелых снегах Петербурга.

Фредерик улыбается. Он не взбешён,
Не смущён, не сердит, не расстроен.
В этих увещеваниях есть свой резон,
Его старый учитель достоин
Уважения. Вот и Мицкевич к нему
Подходил с тем же самым советом.
Он напишет ноктюрн и приложит к письму —
И ноктюрн будет лучшим ответом.

Может быть, ангел берет наобум
С полки какой-нибудь том?
Может быть, ангел завидует двум
Щеткам в стакане одном?

Может быть, он открывает буфет
И отпивает коньяк?
Мы ж на бутылке не станем помет
Делать, ведь это пустяк!

Может быть, небо полуночи в тех
Нами любимых стихах
Отдал бы ангел, хотя это грех,
За поцелуи впотьмах?

Может быть, скучные песни земли
В скорбном соседстве могил
Ангелу что-то понять помогли,
Моцарта он полюбил?

Может быть, ангелу жар батарей
Нравится, стол и тетрадь?
Может быть, ангелом быть тяжелей,
Чем человеком, как знать?

В вечернем солнце медно-красный
Сосновый лес, плавильный жар,
Знакомый с детства, безотказный
Смолистый дух и скипидар.

Как будто в свете знаний новых
И не стареющих идей
Открыто райских, стометровых,
Лучисто-ярких сто дверей.

Я верю с детства в это чудо,
Однажды вечером оно
Ко мне придвинулось оттуда,
Где было пламя зажжено.

И обещало этой жизни
Поддержку высвеченной, той,
И поэтические мысли,
И пенье строчки стиховой.

Поэт рождается в мгновенья
Такого яркого огня,
И все мои стихотворенья
Уже глядели на меня.

Уже замыслены, напеты,
И надо только взрослым стать,
Проникнуть в тайны и заветы,
Чтоб их из пламени достать.