Джон Китс - Колпак с бубенцами, или же Зависть. Гиперион. Падение Гипериона

Прекрасней нас; и властвовать орлам --

По праву, ибо вечен сей закон:

Кто лучше прочих -- прочим господин.

А сих господ -- поскольку нерушим

Закон -- другие сменят племена...

Видали, сколь прекрасен Бог Морской,

Преемник мой? Узрели этот лик?

А видели крылатых жеребцов? --

Он создал их, и в колесницу впряг,

Под коей пенится морская гладь.

И столь чудесен божьих блеск очей,

Что я печально вымолвил: "Прощай,

Былое царство!" И сюда прибрел --

Увидеть участь братьев и сестер

Истерзанных, и поразмыслить, как

Утешить их в неслыханной беде.

Примите правду: правда -- лучший врач".

Молчали все. И то ли Океан

Их убедил, а то ли возмутил --

Возможно ли сказать наверняка?

Но было так: молчали все. Потом

Смиренная отважилась Климена

Ответить -- нет, пожаловаться лишь.

Она была застенчива, скромна,

И робкие слова слетели с губ:

"Я знаю, слов моих ничтожен вес.

Но знаю: радость прежняя ушла,

И горе наполняет нам сердца,

И там навек останется, боюсь.

Не хмурьтесь, я -- не каркающий вран,

И речь моя не может помешать

Идущей свыше помощи Богов.

Отец! Я расскажу, чему вняла

Когда-то -- и заплакала навзрыд,

И поняла: никоих нет надежд.

На брег морской -- пустынный, тихий брег

Я вышла. Ветер веял от полей

И рощ; витали запахи цветов.

Покой и радость... Но какая грусть

Меня томила! В сердце зрел укор,

Упрек -- покою, свету и теплу.

Напева горестнейшего желал

Мой слух, просил унылых, скорбных нот.

Я раковину гулкую взяла,

В нее дохнула, словно в звонкий рог --

И замерла, бесхитростных мелодий

Не извлекая -- ибо с островка

Морского, что лежал насупротив,

Навстречь зефиру вольно полетел

Напев нездешний, полный волшебством,

Способным погубить и воскресить.

И раковина пала на песок,

И раковину залило волной,

А душу -- током золотых мелодий.

И жизнь, и смерть вмещались в каждый звук...

О, звон чистейших нотных верениц!

Так сыплется весенняя капель --

Иль жемчуг бус, когда порвется нить.

Иль -- нет! Как будто лебеди в лазурь,

За звуком звук торжественно взмывал,

И умножал гармонию окрест.

Меня томила радость, будто хворь,

И, точно хворь, брала меня тоска --

Острей, чем радость. Я руками слух

Замкнула -- но и сквозь преграду рук

Донесся нежный, музыки нежней,

Призывный голос, восклицавший: "Феб!

О юный Феб! О светозарный Феб!"

Как больно было слышать имя "Феб"!

Отец мой! Ты навряд ли ощущал

Такую боль -- и ты не ощущал,

О Крон! Молю: не надобно винить

За жалобу мой дерзостный язык".

Струилась речь пугливо: так ручей

Струится морю бурному навстречь --

И повстречает бурю, как ни кинь!

И гневно грянул, точно ярый шторм,

Громоподобный Энкеладов бас --

Глагол был каждый тяжек и свиреп,

Как разогнавшийся, ревущий вал.

Не встал Титан -- лежал, облокотясь

О камень -- в знак безмерного презренья:

"Ни горе-мудрецам, ни дуракам

Внимать не время, о гиганты-боги!

Ни гром за громом, бивший в нас, пока

Мятежник Зевс опустошал колчан,

Ни круг за кругом преисподних мук --

Не хуже, не ужасней болтовни

Бесцельной, жалкой, немощной -- срамной!

Эй, сонный сброд! Рычи, реви, лютуй!

Иль не стегали громы, как бичи?

Иль вас не истязал молокосос?

Не заживо ли ты, властитель волн,

Варился в них?.. Ого! Я пробудил

Дремавший сброд, едва лишь изругал!

О радость! Вижу лица храбрецов!

О радость! Вижу тысячи очей,

Горящих местью!" -- Грозный Энкелад

Зашевелился грузно и восстал

Во весь огромный рост, и молвил так:

"Теперь вы -- пламя! Должно пепелить

Врагов, и очищать от них эфир;

Язвите лютых жалящим огнем,

Палите всех -- и смрадным дымом Зевс

Да захлебнется в собственном шатре!

О, пусть познает, сколь безбожен бунт!

Ведь мы не только царства лишены;

Потеря наша -- больше, скорбь -- острей:

Наш век, великий век, бесследно канул --

Волшебный век, не ведавший войны.

В то время, если речь держал Титан --

Внимали жадно жители небес;

И был Титан приветлив, а не хмур,

И был Титан заботлив, а не груб --

Однако, пораженье потерпев,

Доверчивости он изведал цену...

Воспряньте! Помните: Гиперион,

Светлейший бог, досель неуязвим!

Глядите! Вот он! Вот его лучи!"

И, с Энкелада не спуская глаз,

Увидели Титаны -- прежде, чем

Замолкло эхо в скалах, -- бледный свет,

На Энкелада павший. Недвижим

Стоял Титан, понудивший богов

Ожить. Потом окинул взглядом всех:

На каждом лике бледный свет мерцал,

А волны снежных Кроновых кудрей

Сияли, как сияет лишь бурун,

Встающий пред форштевнем при луне.

И серебристый разгорелся брезг --

И разом, точно тысячи зерцал,

Сверкнули скалы! Свет повсюду хлынул,

Ударил в ребра каменистых круч,

И в каждый гребень скальный и хребет:

Он от вершин разлился -- и до недр

Немеряных, неведомых, немых;

И всякий грохотавший водопад,

И всякий клокотавший водный ток,

Дотоль завешенные плотной мглой,

Сверкали нестерпимо для зениц.

То был Гиперион. Гранитный пик

Стопою тронув, долго бог смотрел

И страшный видел край: угрюмый, злой,

В губительной представший наготе.

И пламенели завитки волос

Коротких, и огромный силуэт

Обрамили сияньем: древний Мемнон

Таким же зрится, если на закат

Глядеть, покинувши пределы Фив.

И, точно Мемнон, тягостно вздохнул

Гиперион. И длани скорбно сжал

Гиперион, молчание храня.

И вновь отчаялся всяк падший бог,

Увидев, сколь Гиперион угрюм,

И многие сочли несносным свет.

Но зыркнул на собратьев Энкелад --

И вот, покорен зову грозных глаз,

Восстал Япет. А за Япетом -- Крий

И Форкий. И пошли они туда,

Где, словно башня, возвышался гость.

И на ходу ревели: "Крон!" -- В ответ

Гиперион с вершины крикнул: "Крон!"

А Крон сидел близ Матери Богов --

Безрадостной, хотя среди Богов

Уже вовсю гремело имя: "Крон!".

Титаны велий учинили гул:

Казалось, пробуждается вулкан...

Оставь их, Муза! Право же, оставь --

Тебе ли, нежной, петь о мятежах?

Твоим устам пустынная печаль

И одинокая милее грусть.

Искать недолго будешь их -- зане

Скитается по диким берегам

Немало древних свергнутых Божеств.

Дельфийской арфы трепетно коснись --

И все ветра небесные дохнут

Подобно тысячам дорийских флейт:

Восславься, Бог, дарующий стихи!

О, пусть леса оденутся в багрец,

И пусть пылают розы на кустах!

Пусть алые клубятся облака

Над морем поутру и ввечеру;

Пускай вино алеет, как рубин,

Пускай рождает пурпур всяк моллюск;

Пускай любая звучная строка

Зовется красной, -- и пускай румянцем

Девичьи красит щеки поцелуй!

Наиглавнейший остров средь Киклад --

Ликуй, о Делос! -- дивный край олив,

И пальм, и сребролистых тополей,

Меж коими Зефир заводит песнь, --

Ликуй! Отныне истинный герой

Поэмы -- светозарный Аполлон!

Летел к изгоям Солнечный Монарх --

А что же юный делал Кифаред?

Сестру совместно с матерью дремать

Оставив на рассвете в шалаше,

Он тихий отыскал, укромный дол,

И шествовал среди приречных ив,

По ландышам, унизанным росой.

И соловей замолк, и мало звезд

Уже сияло в небе. Певчий дрозд

Прочистил горло. Пробуждался Делос --

И в каждую пещеру, в каждый грот

Отчетливо струился рокот волн,

И смешивался с шелестом листвы.

И слушал Феб, и плакал. Токи слез

На золотой, -- испытанный, тугой,

Зажатый в шуйце, -- заструились лук.

И замер Феб: навстречу, вдоль реки,

Величественная Богиня шла,

И взгляд Богини ласков был, и строг.

И Феб, гадая, как истолковать

Подобный взгляд, напевно возгласил:

"Отколе ты? Неужто по морским

Волнам шагала семо? Или ты

Очам была незрима посейчас?

О да! Я слышал ризы этой шелест

По листьям палым! Я, наедине

В лесу мечтая, там внимал, клянусь,

Шагам твоим -- и видел, как цветы

Сникали под невидимой стопой!..

О нет! Без колебаний присягну,

Богиня: лицезрел тебя и прежь!

Не постигаю токмо: наяву ль --

Во сне ли?" -- Отвечала гостья: "Да,