Константин Бальмонт - Том 2. Стихотворения

Когда я был мальчиком, маленьким, нежным,
  Был кроток мой взор и глубок.
Ты знаешь, что утром, пред Морем безбрежным
  Горит золотистый песок?

Когда я был юношей, робким и странным,
  Я вечной был полон тоской.
Ты знаешь, что вечером, в свете туманном,
  Русалки поют над рекой?

Когда я стал страстным, желанным и властным,
  Целую я всех на пути.
Ты знаешь, что ночью, в тумане неясном,
  Так страшно, так страшно идти?

О, цветы красоты! Вы с какой высоты?
  В вас неясная страстная чара.
Пышный зал заблистал, и ликуют мечты,
  И воздушная кружится пара.

«Не живи как цветок. Он живет краткий срок,
  От утра и до вечера только.
Так прожить – много ль жить? Жизнь его лишь намек.
  О, красивая нежная полька!»

«Лишь намек, говоришь. Но и сам ты горишь,
  Закружил ты свой бешеный танец.
Ты минуту живешь, и ты ложь мне твердишь,
  На минуту влюбленный испанец.

Я живу как цветок, я дневной мотылек,
  Я красивая нежная полька.
Я хоть час, но живу, и глубок мой намек,
  Ты мгновение кружишься только!»

«Что мгновенье и час для тебя и для нас, –
  Раз цветок, для чего ж ты считаешь?
Ты цвети и гори. Если ж вечер погас,
  Говори, что как тучка растаешь.

О, живи как цветок! Мне отдай свой намек.
  Мы продлим наш ликующий танец.
Не ропщи, трепещи, золотой мотылек,
  Я безумно-влюбленный испанец!»

Красивы сочетания светил,
Пленительна зеленая планета,
Где человек свой первый миг вкусил.

В пространстве много воздуха и света,
И каждый день, в определенный час,
Земля огнем рубиновым одета.

Источник новых мыслей не погас,
Источник новых чувств горит всечасно,
И тот, кто любит, любит в первый раз.

Цветы цветут, их чаши дышат страстно,
Желанны их цветные лепестки,
И роскошь их оттенков полновластна.

Безгласное течение реки
И призрачно-зеркальные озера
Внушают больше неги, чем тоски.

Вершины гор – пьянящий пир для взора,
Бессмертно свеж безбрежный океан,
И что нежнее пенного узора.

Прекрасна разность всех различных стран,
Просторны и равнины и провалы,
В мираже обольстителен обман.

И губы женщин ласковы и алы,
И ярки мысли избранных мужчин,
Но так как все в свой смертный час усталы, –

И так как жизнь не понял ни один,
И так как смысла я ее не знаю, –
Всю смену дней, всю красочность картин,

Всю роскошь солнца и лун – я проклинаю!

  Нет, Ночь! Когда душа, мечтая,
  Еще невинно-молодая,
  Блуждала – явное любя,
  Казалось мне, что ты – святая,
  Но блекнут чары, отпадая, –
  Старуха, страшная, седая,
  Я отрекаюсь от тебя!

Ты вся – в кошмарностях, в разорванных мечтаньях,
В стихийных шорохах, в лохмотьях, в бормотаньях,
Шпионов любишь ты, и шепчет с Ночью раб,
Твои доносчики – шуршанья змей и жаб.

Ты речь окольную с больной душой заводишь,
И по трясинам с ней, и по тоске с ней бродишь.
Распространяешь чад, зловещий сон и тишь,
Луну ущербную и ту гасить спешишь.

Проклятие душе, коли тебе поверит,
Все расстоянья Ночь рукою черной мерит.
Рукою мертвою мешает все, мутит,
Пугает, мучает, удавно шелестит.

Всю грязь душевную взмесив, как слизь в болоте,
В Раскаянье ведет, велит хлестать Заботе.
Прикинется, что друг, заманит в разговор,
И скажешь те слова, в которых – смерть, позор.

Незабываемо – ужасные признанья,
Что ждали искры лишь, толчка, упоминанья,
Чтобы проснуться вдруг, и, раны теребя,
Когтистой кошкою нависнуть на тебя.

Ты хочешь сбросить гнет, не чувствовать, не видеть,
Но для существ иных, все в том, чтоб ненавидеть,
Качаться страхами, силками изловить,
Детоубийствовать, не отпускать, давить.

Что было точкою – гора, не опрокинешь,
И лапы чудища лежат, и их не сдвинешь.
Глаза глядят в глаза, рот близок, жаден…
Прочь! О, ненавистная, мучительная Ночь!

  Последней волею, упорной,
  На миг отброшен Призрак Черный,
  Не знаем – как, не знаем – чей
  В зловещем Замке Заключенья –
  Тяжелый вздох, и облегченье,
  И блеск испуганных очей.
  Страх тут, он здесь, но стал он дальним,
  В молчаньи темном и печальном,
  Невольно должен ум молчать
  В угрозе, в мраке погребальном,
  Весь мир стал снова изначальным,
Весь мир – замкнутый дом, и на замке печать.

Вновь Хаос к нам пришел и воцарился в мире,
  Сорвался разум мировой,
  И миллионы лет в Эфире,
  Окутанном угрюмой мглой,
  Должны мы подчиняться гнету
  Какой-то Власти неземной,
  Непобедимую дремоту
  Вбирать, как чару Силы злой,
  И видеть всюду мрак могильный,
  И видеть, как за слоем слой,
  Покров чуть видимый, но пыльный
  На разум падает бессильный,
  И сетью липнет над душой.

Он был из тех, на ком лежит печать
Непогасимо-яркого страданья,
Кто должен проклинать или молчать,
Когда звучат аккорды мирозданья

Средь ликов, где прозрачен каждый взгляд,
Средь ангелов, поющих светлым хором,
И вторящих свой вечный «Свят, свят, свят», –
Он вспыхнул бы и гневом, и укором.

Нет, в нем сверкал иной зловещий свет,
Как факел он горел на мрачном пире
Где есть печаль, где стон, там правды нет,
Хотя бы красота дышала в мире.

«Ответа – сердцу, сердцу моему!»
Молил он, задыхаясь от страданья,
И демоны являлися к нему,
Чтоб говорить о тайнах мирозданья

Он проклял Мир, и вечно одинок,
Замкнул в душе глубокие печали,
Но в песнях он их выразить не мог,
Хоть песни победительно звучали

И полюбил он в Мире только то,
Что замерло в отчаяньи молчанья
Вершины гор, где не дышал никто,
Безбрежность волшебства их без названья

Ночных светил неговорящий свет,
И между них, с их правильным узором,
Падение стремительных комет,
Провал ночей, пронзенный метеором.

Все то, что, молча, выносив свой гнет,
Внезапной бурей грянет в миг единый,
Как чистый снег заоблачных высот
Стремится вниз – губительной лавиной