Константин Бальмонт - Горящие здание. Лирика современной души

Да, полночь отошла с своею пышной свитой

Проникновеннейших мгновений и часов,

Oт люстры здесь и там упал хрусталь разбитый,

И гул извне вставал враждебных голосов.

Измяты, желтизной подернулися лица,

Крылом изломанным дрожали веера,

В сердцах у веек была дочитана страница,

И новый в окнах свет шептал: «Пора! Пора!»

И вдруг все замерли, вот, скорбно доцветают,

Стараяся продлить молчаньем забытье:—

Так утром демоны колдуний покидают,

Созннавши горькое бессилие свое.

Есть люди, присужденные к скитаньям,

Где б ни был я,— я всем чужой, всегда.

Я предан переменчивым мечтаньям,

Подвижным, как текучая вода.

Передо мной мелькают города,

Деревни, села, с их глухим страданьем.

Но никогда, о, сердце, никогда

С своим я не встречался ожиданьем.

Разлука! След чужого корабля!    

Порыв волны — к другой волне, несхожей.

Да, я бродяга, топчущий поля.

Уставши повторять одно и то же,

Я падаю на землю. Плачу. Боже!

Никто меня не любит, как земля!

Пилой поющею подточен яркий ствол

Еще не выжившей свой полный век березы.

На землю ниспроверг ее не произвол,

Не налетевшие прерывистые грозы.

Она, прекрасная, отмечена была,

Рукой сознательной для бытия иного:—

Зажечься и гореть,— блестя, сгореть до тла,—

И в помыслах людей теплом зажечься снова.

Но прежде, чем она зардеет и сгорит,      

Ей нужен долгий путь, ей надо исказиться:—

Расчетвертована, она изменит вид,      

Блестящая кора, иссохнув, затемнится.

Под дымным пламенем скоробится она,

И соки жил ее проступят точно слезы,

Победно вспыхнет вдруг, вся свету предана,—

И огненной листвой оделся дух березы!

Я с жадностью смотрю на блеск ее огня:—

Как было ей дано, погибшей, осветиться!

— Скорее, Господи, скорей, войди в меня,

И дай мне почернеть, иссохнуть, исказиться!

Я люблю лесные травы

    Ароматные,

Поцелуи и забавы,

    Невозвратные.

Колокольные призывы,

    Отдаленные,

Над ручьем уснувшим ивы,

    Полусонные.

Очертанья лиц мелькнувших,

    Неизвестные,

Тени сказок обманувших,

    Бестелесные.

Все, что манит и обманет

    Нас загадкою,

И навеки сердце ранит

    Тайной сладкою.

Бледная травка под ветхим забором

К жизни проснулась в предутрений час,

Миру дивясь зеленеющим взором.

Бледная травка, ты радуешь нас.

Месяцу, воздуху, Солнцу, и росам

Ты отдаешься, как светлой судьбе,

Ты ни одним не смутишься вопросом,

Не задрожишь в безысходной борьбе.

Чуть расцветешь, и уже отцветаешь,

Не доживешь до начала зимы.

Ты пропадаешь, но ты не страдаешь,

Ты умираешь отрадней, чем мы.

Запах Солнца? Что за вздор!

Нет, не вздор.

В Солнце звуки и мечты,

Ароматы и цветы

Все слились в согласный хор,

Все сплелись в один узор.

Солнце пахнет травами,

Свежими купавами,

Пробужденною весной,

И смолистою сосной.

Нежно-светлоткаными,

Ландышами пьяными,

Что победно расцвели

В остром запахе земли.

Солнце светит звонами,

Листьями зелеными,

Дышит вешним пеньем птиц,

Дышит смехом юных лиц.

Так и молви всем слепцам:—

Будет вам!

Не узреть вам райских врат.

Есть у Солнца аромат,

Сладко внятный только нам,

Зримый птицам и цветам!

Луг — болото — поле — поле,

    Над речонкой ивы.

Сладко дышится на воле,

    Все цветы красивы!

Все здесь нежит глаз и ухо

    Ласкою веселой.

Прожужжала где-то муха,

    Шмель гудит тяжелый.

Всюду — божие коровки,

    Розовые кашки,

Желто-белые головки

    Полевой ромашки.

Нежно-тонки очертанья

    Задремавшей дали…

Полно, разве есть страданья?

    Разве есть печали?

Когда ты заглянешь в прозрачные воды затона,

Под бледною ивой, при свете вечерней звезды,

Невнятный намек на призыв колокольного звона

К тебе донесется из замка хрустальной воды.

И ты, наклонившись, увидишь прекрасные лица,

Испуганным взором заметишь меж ними себя,

И в сердце твоем за страницею вспыхнет страница.

Ты будешь читать их, как дух, не скорбя, не любя.

И будут расти ото дна до поверхности влаги

Узоры упрямо и тесно сплетенных ветвей,

И будут расти и меняться,— как призраки саги

Растут, изменяясь в значенье и в силе своей.

И все, что в молчании ночи волнует и манит,

Что тайною чарой нисходит с далеких планет,

Тебя в сочетанья свои завлечет — и обманет,

И сердце забудет, что с ними слияния нет.

Ты руку невольно протянешь над сонным затоном,

И вмиг все бесследно исчезнет,— и только вдали,

С чуть слышной мольбою, с каким-то заоблачным

                                        звоном,

Незримо порвется струна от небес до земли.

Прорезав тучу, темную, как дым,

Последний луч, в предчувствии заката,

Горит угрюмо,— он, что был живым

          Когда-то!

Тесниной смутных гор враждебно сжата,

Одна долина светом золотым

Еще живет, блистательно-богата.

Но блеск ушел к вершинам вековым,

Где нет ни трав, ни снов, ни аромата.

— О, да, я помню! Да! я был живым,

          Когда-то!

О, краски закатные! О, лучи невозвратные!

Повисли гирляндами облака просветленные.

Равнины туманятся, и леса необъятные,

Как будто не жившие, навсегда утомленные.

И розы небесные, облака бестелесные,

На долы печальные, на селения бедные,

Глядеть с состраданием, на безвестных —

                               безвестные,

Поникшие, скорбные, безответные, бледные!

Необозримая равнина,

Неумолимая земля,

Леса, холмы, болота, тина,

Тоскливо-скудные поля.

Полгода — холод беспощадный,

Полгода — дождь и душный зной,

Расцвет природы безотрадной

С ее убогою весной.

Полупогаснувшие взоры

Навек поблекшего лица,

Неизреченные укоры,

Порабощенность без конца.

Невоплощенные зачатья,—

О, трижды скорбная страна,

Твое название — проклятье,

Ты навсегда осуждена.

Темной толпою, в часовне убогой,

Путь завершив, и пред новой дорогой,

Суетность нашу забыв на мгновенье,

Тупо мы слушаем сонное пенье.

В тесном пространстве, где дух наш взрастил

Тайное древо невидимых сил,

Тает вздыхающий дым от кадил.

Что-то есть страшное в этих бряцаньях,

В этих покорных глухих восклицаньях,

Молятся звуки и души послушно,

Что же им в узкой часовне так душно?

    Явственно чувствую горький упрек,

    В звуки молитв проскользнувший намек—

    Тайное слышащих, дышащих строк.

В потные стекла не видно лазури,

В дверь не проникнут ни ветры, ни бури,

Силою дней закопчены иконы,

Вечны пред ними бессильные стоны.

    Грустно склонивши морщинистый лоб,

    Что-то вещает нам загнанный поп:—

    «Жизнь наша — душная — темная…— Гроб!»

Узкая полоска синего Лимана,

Желтая пустыня выжженных песков.

Город, измененный дымкою тумана,