Андрей Дементьев - Утро начинается с любви

шумят, как в бурю,

радуясь весне.

И шум садов выносит море

к людям…

И волны, разбиваясь о каменья,

кидают наземь белые цветы.

Цветут сады, захлебываясь морем…

Пришла весна —

Пора цвести садам!

Он хоть не стар,

но сед.

Не от годов – от бед.

Он видел,

как убивали наших

в предрассветном дыму,

как без вести пропавших

ждали в каждом дому.

Как голосили вдовы

по мужикам.

И горя хлебнувши вдоволь,

невесты шли по рукам.

Когда-нибудь он об этом

сыну расскажет,

заросшие красным цветом

окопы ему покажет,

воронки – от бомб упавших,

затопленные по весне.

Пусть сын, войны не знавший,

знает все о войне.

Война прошла через сердце мое.

И мне не забыть ее.

Сколько б ни минуло лет,

я буду помнить ее…

Я буду помнить ее

не по майским вспышкам ракет,

не по первым залпам салюта,

что долго в глазах не гас, —

я помню кричащие те минуты,

когда небо стреляло в нас…

Мы шли,

оглядываясь без конца.

А город горел,

грохотал, как гроза.

И пламя его —

жгло нам сердца,

и дым его —

ел глаза.

И не в силах ту боль осилить,

мы падали по пути…

Прижавшись к горячему телу России,

просили ее – защити!

Мы были тогда ровесники Родине:

наше детство осталось в городе…

А город глядел глазами страшными,

звал назад – одиночеством улиц…

Мы сто раз бы к нему вернулись,

если б не старшие.

Мы тащились с бабками, матерями

посреди налетевшей на нас зимы…

Люди смелость в пути теряли,

как вещи теряли мы.

И, нас обнимая,

плакали матери,

и молчали старухи,

как будто бы спятили…

О, куда бы от горя деться…

И хмуро безмолвствовали пацаны,

потерявшие детство.

…Это было в начале войны.

Во мне есть капля итальянской крови.

Прапрадед поделился ей со мной.

Ее хватило, чтобы выгнуть брови

И волосы взбить темною волной.

Все остальное я набрал в России —

И прямоту, острее, чем тесак.

И опыт жизни, чтоб не быть разиней,

И мудрость лет, чтоб не попасть впросак.

А главное, что мне дала Россия, —

Так это милосердие свое.

О чем меня бы люди ни просили, —

В ответах я равняюсь на нее.

Так и живу – ни шагу без России.

И по-другому не дано мне жить.

И потому всегда хватает силы,

Как Цезарю – прийти и победить.

Иду цветами, пью их аромат…

Они цветут так жарко, нестерпимо

и на меня растерянно глядят,

глядят глазами женщины любимой.

О, этот синий молчаливый взгляд!

Я перед ним ни в чем не виноват…

Иду цветами, пью их аромат.

Здесь все знакомо – как и год назад.

Здесь для меня, наверно, сохранили

цветы ни с чьей не схожую красу:

и эту нежность полудетских линий,

и этих слез прохладную росу.

В дыханье их я чувствую невольно

ее дыханье, хмель ее волос.

И снова мне и радостно и больно,

как будто все сначала началось…

Но зябко на меня цветы глядят,

уже за что-то осудить готовы,

ее печаль – единственный их довод…

Цветы мои, а в чем я виноват?

Вы знали все, и все видали вы:

у ваших ног я целовал ей плечи…

И, не подняв в смущенье головы,

краснели вы совсем по-человечьи.

И каждый день был от любви медов,

и думал я, что ей предела нету.

Но отцвела любовь весенним цветом

и не дождалась даже холодов…

Она ушла по синему разливу,

Босые ноги окунув в закат.

Я ждал ее и звал нетерпеливо.

Она ушла, чтоб не прийти назад.

Цветы мои, так в чем я виноват?

Я помню – в тот день было много уроков.

Пришел я домой – уже стало темно.

И яблоня наша, под ливнем измокнув,

с надеждой ко мне заглянула в окно.

Как будто бы в дом попросилась несмело.

И сжалось мальчишечье сердце мое:

почудилось мне, что она заболела, —

так сильно трясло и ломало ее.

На землю озябшие листья летели…

И глядя на грустный ее листопад,

я слезы тогда удержал еле-еле,

как будто пред нею был в чем виноват.

И с этого дня, побеждая ненастье,

я с яблоней честно делился теплом:

окно по ночам я распахивал настежь,

отца не спросив и от мамы тайком.

До осени поздней удерживал лето,

и яблоня грелась ночами —

Зато,

довольный, я спать забирался одетым,

а сверху еще накрывался пальто.

…С годами окрепла она, возмужала

и стала настолько высокой уже,

что если согреть ее, – надо, пожалуй,

окно открывать на втором этаже.

Ей видно – внезапно нахлынувший ветер

топорщит у яблонь зеленый наряд…

И радостно ей, что они – ее дети

и что от нее начинается сад.

Лес, измотанный ветрами,

еле сдерживает стон.

Он холодными кострами

подожжен со всех сторон.

Сер от холода, – как заяц,

по камням бежит ручей.

Травы ежатся, пытаясь

скинуть изморось с плечей.

Я люблю в такую пору

приходить в осенний лес,

слушать сосен синий шорох

и берез прощальный плеск.

Я люблю у добрых веток

листья грустно ворошить.

Слушать шепот их при этом —

Жить, жить, жить.

Но не знает лес, что снова

цвесть ему, листвой звеня.

Золотым прощальным словом

он напутствует меня.

Я прощаюсь с лесом старым,

ухожу тропой крутой,

не спаленный тем пожаром,

не смущенный грустью той.

Возле окон, плющом увитых,

больше не о чем говорить…

Нужно было ее увидеть

еще раз…

Чтоб совсем забыть.

Горькой правдой всю душу вытомив,

я на ложь не оставил сил.

Видно, я ее просто выдумал

и придуманную любил.

И сейчас представляю четко,

сколько было в любви той зла…

И уйдет из стихов девчонка,

как из сердца уже ушла.

«Что случилось?

Ну, что случилось?» —

взглядом спрашивает опять…

Побежденная,

мне на милость

хочет гордость без боя сдать.

Все понять и всему поверить

у любви моей на краю…

Я стою у раскрытой двери,

как у сердца ее стою.

Мне войти бы туда,

              проститься

иль прощения попросить…

Как хотела она забыться!

Как хотелось мне все забыть!

Я родился на Волге,

где в погожие дни

нас баюкали волны

и будили они.

Я вставал на рассвете,

лодку брал – и айда.

Только Волга да ветер,

может, знали – куда…

Выходил, где хотелось,

шел созвездьями трав,

падал в мяту и вереск,

солнце на руки брал.

Слушал утренний гомон

и вечернюю тишь.

Лес глядел в тыщи окон

из-под зелени крыш.

Я любил его очень

за приветливый нрав,

за бессонницу сосен,

за безмолвие трав.

Я мечтал, что весною

он к нам в город придет,

ароматом напоит,

пыль с панелей сотрет.

И забудет мой город

про бензин и про дым…

И березовый шорох

лес развесит над ним.

Чтобы не было грустно

птицам, снам и любви…

Лес пришел…

Потому что

очень дружит с людьми.

Мама танцует с любимым сыном.

Оба красивы… И танец красив.

А над их дуэтом счастливым

Тихо плещется нежный мотив.

Саша с мамой несутся по кругу,

Не опуская восторженных глаз…

Он, словно рыцарь, целует ей руку,

Едва завершился их радостный вальс.

А я смотрю на них и любуюсь…

И вспомнился вдруг мне

Мой первый вальс:

Мне шестнадцать… Военная юность.

И в гостях у нас весь наш класс.

Девятое мая… Праздник Победы…

Праздник, что души нам освятил.

И в первый раз спиртное отведав,

Волнуясь, я маму на вальс пригласил.

Мы танцевали Победу с мамой.

А мама еще так молода…

Был тот день для нас самый-самый,

День, озаривший былые года.

…Мама танцует с любимым сыном.

Оба красивы… И танец красив.

И над их дуэтом счастливым

Тихо плещется нежный мотив.

Однажды я возьму рюкзак на плечи

и побреду – без цели и дорог —

в тот мир, где сосны вновь меня излечат

от всяких напридуманных хвороб.

В тот мир, где ввечеру роса дымится

и птичьи песни прячутся в листве,

где маки, как нежданные зарницы,

утрами загораются в траве.

Где прямо в сердце падает роса мне

с тяжелых сосен, радостных берез…

Где овцами лежат крутые камни