Никто (СИ) - Красин Олег

Арефа. -- Мы народ маленький, нам только господам услужить. Отчего ж, барин, свет не зажгли? Очи, верно, дуже заморились.

Анненский. -- Электрический свет меня раздражает, от него больно делается.

Арефа. -- Открою-ка я занавеси, на дворе светло. (Открывает шторы). Вчора барин приехав домой в чужой шубе...

Анненский. -- В чужой шубе? Это невозможно! Откуда?

Арефа. -- Сымаю шубу и гля -- це диво дивное, шуба-то не наша!

Анненский. -- Постой, постой. Я был вчера у Фаддея Францевича Зелинского, вечер прошел изумительно, но... я так рассеялся, что это заметил даже добрейший Фаддей Францевич. Оттуда и чужая шуба. Послали кого-нибудь отвезти назад?

Арефа. -- Барыня с посыльным отправила и приплатила еще. Раззор один.

Анненский. -- Не ворчи, Арефа!

Входит Валентин.

Валентин. -- Здравствуй, отец! Ты сегодня выглядишь утомленным. Опять полночи не спал? "Чуть свет уж на ногах" (цитирует "Горе от ума") и как всегда в крахмальной рубашке?

Анненский. -- Ты же знаешь, как я их люблю! Если было бы можно, я и спал бы в них, но сегодня не спалось. Арефа, растопи камин, зябко!

Арефа. -- Слушаюсь, барин! (Выходит).

Валентин (подходит к окну, смотрит в него). -- Опять льёт дождик как всегда в ноябре. И так каждый день. До чего же мне осень не нравится, эти низкие тучи, эта слякоть. Трудно представить, что скоро, совсем скоро будет Рождество. Я всегда любил Рождество! Вы с мамой клали подарки под ёлку или вешали их на ветки, приходили гости, их дети, и мы водили веселые хороводы, взявшись за руки. А тебе нравится Рождество?

Анненский. -- Рождество? Пожалуй... Но, до него еще время не приспело, до него еще нужно дожить.

Валентин. -- Говоришь так, словно собрался умирать.

Анненский. -- К этому всегда надо быть готовым. Знаешь, иногда жизнь кажется треснувшим кувшином, из которого постепенно вытекает вода. Чем дольше идешь, тем менее остается воды. Оттого и торопишься переделать все, что тебе еще под силу, о чём в молодости не задумывался.

Валентин. -- Не намерен сегодня говорить о грустном.... Мне казалось, ты поедешь в присутствие сегодня?

Анненский. -- Нет, сказался больным.

Валентин (ёжится). -- У тебя сыро, надо растопить камин. (Ходит по кабинету, насвистывает мелодию романса).

Анненский. -- Прекрати, деньги просвистишь!

Валентин. -- Странно папа, что ты веришь в приметы. Ольга не приезжала вчера? В последнее время она нас избегает. Или мне кажется? И Наташа тоже давно с ней не разговаривала -- они перебрасываются только записочками. Не обиделась ли она?

Анненский. -- Не знаю, право! Может ей нездоровится? Сейчас эпидемия инфлюэнции. Впрочем, об этом можно справиться у Платона, мы сегодня его ждем к обеду.

Валентин. -- Маковский прислал мне стихи новой поэтессы. У тебя они, верно, есть? Некая Черубина де Габриак.

Анненский. -- Да, он мне тоже прислал, сам лежит дома, болен плевритом. Я как раз читал эти стихи перед твоим приходом.

Валентин. -- Какие необычные, не находишь? (Берт лист со стола, читает).

Червленый щит в моем гербе,

И знака нет на светлом поле.

Но вверен он моей судьбе,

Последний -- в роде дерзких волей...

Маковский тебе не говорил кто она такая, откуда? Какая-то таинственная красавица-католичка.

Анненский. -- Нет, он сам в догадках, однако намерен печатать её пьески в одном из номеров "Аполлона". Наверное, в следующем году. Я сейчас правлю свои стихи для журнала -- Сергей Константинович попросил их прислать. Он ведет переговоры с Ушаковым об издании отдельной книжкой. Кстати, Валя, я тебя попрошу, если у меня не будет времени, займись, пожалуйста, редактурой. Книга будет назваться "Кипарисовый ларец" и состоять из трилистников. В каждом трилистнике по три стиха.

Валентин. -- Хорошо, отец!

Анненский. -- Как ты находишь мою статью в первом номере "Аполлона"?

Валентин. -- Превосходно! Только мне кажется, что многие поэты на тебя обидятся.

Анненский (мрачно). -- Уже обиделись. Маковский писал. В газетах тоже нелестные отзывы (кивает на стопку газет, лежавшую рядом с ним на столе). Вот, послушай, Буренин пишет в "Новом времени": "Жалкие упражнения гимназиста старшего возраста". (Откладывает газету в сторону, берет другую.) В нашей царскосельской газете пишет некто Загуляев "На санитарно--литературную тему": "Знал я одного поэта, тоже царскосела, который писал и печатал хорошие стихи (иные даже более чем хорошие), а потом спознался с нашими декадентами и пропал ни за понюх табаку. Пишет теперь ахинею страшную. А мог бы не маленьким поэтом стать. Жаль человека!". Как это можно! Высмеивают словно мальчишку, будто я и впрямь гимназист старшего возраста!

Валентин. -- Не обращай на них внимания, отец, побереги сердце!

Пауза.

Анненский (внимательно смотрит на сына). -- Тебя что--то беспокоит?

Валентин. -- Наташа... Она в последнее время проводит много времени с подругами, ходит в музеи, ездит в театры. А как приходит домой от неё вином пахнет. Я не знаю. Мне кажется, у неё кто-то появился.

Анненский. -- Ты боишься, не изменяет ли она?

Валентин. -- Да, боюсь.

Анненский. -- Ну, так поговори с ней, напрямую, начистоту.

Валентин. -- Нет, не могу, ты не понимаешь! Я боюсь, вдруг она неверна? Что тогда? Что надо делать? Разводиться? Но я не могу с ней развестись, я её люблю. Ну, зачем она меня мучит? Для чего? Если я ей не мил, то подойти и скажи! К чему эти игры? Боже мой!

Анненский. -- Успокойся, Валя, хочешь, я с ней поговорю?

Валентин. -- Нет, нет, отец! Я боюсь разрушить то хрупкое, что есть между нами. Конечно, ты, с твоей поэтической душой достаточно тонок и чуток и всё же... Пусть будет так, как есть, идет своим чередом.

Анненский. -- Что ж, это мудро! Но я вот что тебе скажу. Когда-то давно, в молодости, я ездил по Италии, мама тебе, верно, рассказывала. Прекрасные виды, бескрайнее море. Эта страна произвела на меня огромное впечатление. Я даже осмелился плавать в море, хотя и всегда боялся воды. Да-да, это так, не улыбайся!

Пауза.

Сейчас я сравнил бы семейную жизнь с плаваньем в волнах. Сравнение, может быть, не очень удачное, не раз использованное другими, и все же... Молодыми, мы входим в бурное море и плывем смело, уверенно, полные сил и мечтаний. Но чем дальше отдаляемся от берега, чем дольше плывем, тем всё больше неуверенности и тревоги. И когда ты встречаешь человека, близкого, которого полюбил, то понимаешь, что это твой новый берег, к которому нужно стремиться. Если Наташа тот берег, о котором я говорю, то плыви к нему, не теряй из виду! Поэтому ещё раз скажу, поговори с ней, прямо! Всякий человек должен сказать то, что хочет, а слушают его или нет, это дело второстепенное. По крайней мере, потом у тебя не будет злости на себя, что ты не пытался.

Валентин. -- И ты всегда так поступал? Всегда объяснялся напрямую, без дипломатии, без внутренних сомнений?

Пауза.

Анненский. -- Я, Валя, другое дело. Я... у меня... в отношении твоей матери сомнений не было, следовательно, не было нужды объясняться. Хотя, супружеская верность сейчас не в чести.

Валентин пристально смотрит на отца. Из - за дверей раздается телефонный звонок, потом появляется Арефа.