Когда я стану великаном - Туманян Инна Суреновна

— Петина… — с готовностью сказал Филипп, — От пояса оторвалась.

Ласточкин покрутил бляшку — она была сделана как медальон, и с внутренней стороны в нее была вставлена маленькая фотография Горошкиной. Заметно было, что вырезана она из общей фотографии класса, но узнать её можно было легко.

Ласточкин разглядывал её некоторое время, потом положил в карман.

— Я отдам ему завтра! — улыбнулся он Филиппу.

И тот с готовностью закивал.

Большая перемена подходила к концу, вот-вот должен был прозвенеть звонок.

Горошкина и Травкина стояли в дверях спортивного зала и смотрели, как мальчишки играют в баскетбол.

Среди игравших заметно выделялся рослый длинноногий парень, двигавшийся удивительно ловко и пластично. Он не суетился, тратился ровно столько, сколько нужно, и от этого оставалось ощущение, что играет он легко, спокойно, даже чуть лениво.

Травкина во все глаза смотрела на длинноногого парня и тихо шептала подруге:

— Говорят, он с севера, из Инты приехал. Всех девочек на «вы» называет. Изящно, правда?

Горошкина молчала. А Травкина, истолковав по-своему её молчание, продолжала говорить:

— Тебе не кажется, что он похож на Олега Видова? Или, вернее, на Алена Делона? Чувствуется в нем что-то рыцарское, правда?

Горошкина оборвала ее довольно холодно.

— Спортивный мальчик — вот и все. — Она презрительно ухмыльнулась. — Возможно, даже глупый… Просто наверняка глупый. Теперешние мальчишки почти все глупые.

— Но почему? — сникла Травкина, чувствуя окончательный приговор подруги. — Ты же его не знаешь… Может, он ничего… А твой капитан Грей только в книжке бывает…

— Да. Греи бывают только в книжках, — неумолимым голосом подытожила Горошкина. — А в жизни бывают только баскетболисты.

Маша решительно повернулась и пошла из зала. Травкина поплелась за ней. Опустели коридоры.

Молоденькая практикантка в ярком батнике направлялась на свой первый урок. Ее сопровождала Джульетта Ашотовна, пытаясь по-своему наставлять:

— Я веду себя, как Шахразада, останавливаюсь на самом интересном месте и требую, чтобы в следующий раз они продолжили и закончили. Ну а вы как хотите. В общем, не волнуйтесь!

— Да что вы, Джульетта Ашотовна, я и не волнуюсь вовсе, — вежливо, чуть презрительно отвечала практикантка.

— Правда? — ахнула доверчивая Джульетта Ашотовна. — Если бы я сейчас шла на первый урок, я бы, наверно, просто умерла от страха! Они вообще чудные ребята, но… Честно говоря, иногда я их боюсь!

— Ничего! — улыбнулась практикантка. — Как-нибудь сладим! Уж эти мне современные детки! Я слишком хорошо знаю цену всей их глобальной информации и самостоятельного мышления. Эту наглость, которую вы называете раскрепощённостью. С ними ведь как нужно: ошеломить их с первой секунды и не выпускать до последней. Канадцы называют это «форчекингом». Слышали?

— Нет! — робко ответила Джульетта Ашотовна.

— Я понимаю, вам трудно, — продолжала практикантка. — Они ведь на вас как на прошлый век смотрят, со всей их детской беспощадностью. Ну и наглеют. А со мной этот номер не пройдет!

— Какая вы! — Джульетта Ашотовна смотрела на нее уважительно, не скрывая своего изумления.

Пока ребята рассаживались по своим местам, откровенно разглядывая молоденькую преподавательницу, Джульетта Ашотовна прошла к последней парте.

Лидия Николаевна долго листала журнал, потом сказала:

— Горошкина!

Маша Горошкина нехотя встала и, скромно опустив глаза, ответила:

— А я не готова.

— Позвольте полюбопытствовать почему? — холодно спросила учительница.

В классе раздались смешки.

— Каникулы на то на каникулы, чтобы дать отдых голове!

— Извините, нас после каникул никогда не спрашивают!

— И поэтому мы не учили…

— И я не учила…

— И я не учил…

— И я…

— И…

— Я тоже не готова, Вера Николаевна!

— Меня зовут Лидия Николаевна. — Учительница встала, прошлась по классу. — И вообще: раз никто не готов, нам сегодня не о чем разговаривать! И с сегодняшнего дня я имею честь предложить вам всем такой эксперимент: если в классе… — она говорила медленно, четко, холодно, — кто-либо не будет знать урок, то двойку получает не только он, а весь класс. Посмотрим, кто из вас решится подвести товарищей!

Класс загудел.

Учительница остановила шум, подняв руку.

— А если кто пятерку получит?

— И хочу вас предупредить; литературу нужно не учить, знать! Вот так-то, уважаемое собрание! А за сим, — разрешите откланяться!

Все это время Копейкин напряженно следил за ситуацией, и тут поднялся с места.

— Позвольте мне? — Он был приторно вежлив. — Лидия Николаевна, вы совершенно правы, и я имею честь сказать…

— Ты имеешь честь знать урок? — прервала его учительница.

— Лидия Николаевна, это оскорбительный вопрос! Само собой!

— Иди отвечать!

— Тема? — на ходу тихо спросил у ребят Копейкин.

— Ах, ты еще спрашиваешь?

— Уточняю! — улыбнулся он.

— Вы должны были разобраться в художественных особенностях лирики Лермонтова.

— Мы должны были разобраться в художественных особенностях поэзии Лермонтова! — подхватил Копейкин. Он был совершенно серьезен. — В особенностях творческой индивидуальности большого поэта! — Он выдержал паузу. — Вот вы совершенно справедливо заметили: литературу надо знать, а не просто учить… Прошу всех обратить внимание на то, что происходит. Вот мы все время говорим: «художественные особенности, художественные особенности…» — а что это такое?! Мне хотелось бы, чтобы, уважаемое собрание, все разобрались наконец: что же такое стиль писателя! Попытались представить себе на простых и конкретных примерах, если вы, конечно, разрешите… — Копейкин почтительно обернулся к учительнице.

— Только ближе к теме.

— Я ну просто непосредственно на тему…

Копейкин был так серьезен, что не поверить ему было невозможно. Класс замер в ожидании и растерянности.

— Ну вот, пользуясь вашим разрешением, я возьму пример, понятный и знакомый всем. Я имею в виду известную сказку о Курочке-рябе…

В классе кто-то хихикнул, но Копейкин так же серьезно продолжал:

— Там ведь что сказано, в этом всемирно известном произведении! Жили-были дед да баба и была у них Курочка-ряба. И снесла курочка яичко, не простое, а золотое. Ну и так далее. Все знают?

— Все! — откликнулся класс. Ребята настраивались на интересный спектакль.

— А вот как бы это прозвучало, например, в изложении, ну… Гомера:

Копейкин опять обернулся к учительнице:

— Следующие шестнадцать песен я пропускаю — там курица кудахчет над своим яйцом — и перехожу сразу к двадцать восьмой.

В классе раздались возгласы:

— Ой, как интересно!

— А что же было дальше?

Копейкин словно не обратил внимания на шум, сложив руки на груди, глядя куда-то вверх, он читал:

В классе раздался смех, но Копейкин тут же его пресёк:

— А вот как бы это прозвучало в изложении поэта… — Он на секунду задумался.

— Бальмонта! — подсказала с места Джульетта Ашотовна. Она была в полном восторге от стихов и забыла про урок.