Мария Хмелик - В городе Сочи темные ночи (сборник)

Степаныч в полушубке, пусть даже не застегнутом, выглядел экстравагантно среди людей в легких куртках. С печальной улыбкой он смотрел, как целуется эта пара на фоне неба и волн, и потел.

В парке уже начали распускаться цветы. Летали пчелы и бабочки. Было душно, как в бане, в парной, — это под солнцем источали влагу широколистные тропические растения. За кустами на укромных лавочках целовались люди среднего возраста. Они проводили свои отпуска в санаториях и домах отдыха, оставив семьи далеко на Севере, среди снега. Они затем и ехали сюда, к теплу и к морю, чтобы вот так вот целоваться, даже не очень-то и выбирая с кем, а потом скучными серыми буднями вспоминать об этом, как о самых счастливых днях.

На аллее, что спускалась к морю от гостиницы для иностранных туристов, толпились спекулянты и отдыхающие. Цыганки пытались продать Степанычу косметику для любимой, а для ребенка жвачку "Дамбо". Интеллигентного вида польские дамы предлагали шампуни и белье. Им нужны были рубли для покупки золота, чтобы потом перепродать его за доллары туркам. У коротко остриженного, с большим синяком под глазом парня Степаныч купил голландские лезвия для бритвы.

При входе в гостиницу швейцар с бакенбардами и в униформе требовал пропуск. Сунув ему двадцать пять рублей, Степаныч вошел и огляделся.

В вестибюле было многолюдно. Из бассейна выходили люди в махровых купальных халатах с влажными волосами. В баре пили коньяк, дергали ручки "однорукого бандита" и матерились при отсутствии выигрыша пожилые ухоженные мужчины с теннисными ракетками и ярко накрашенные женщины в туго обтягивающих пышную грудь майках с иностранными надписями. По внешнему виду и манерам Степаныч определил, что это отдыхают труженики торговой сети. Московские валютные проститутки, приезжавшие работать к морю, весело общались с помощью жестов с группой финских лесорубов.

Степаныч пошел в магазин "Березка" и внимательно изучил ассортимент товаров, которые продавались за валюту. Подумал, если б Жанна была с ним, сколько всего хотелось бы. А сейчас — полное равнодушие! Он с удовольствием послал подальше ошивавшегося возле магазина парня, который предложил купить доллары — один к пятнадцати.

Наконец Степаныч подошел к окошку, за которым сидела пожилая женщина с усами — дежурный администратор гостиницы.

— Нету мест! — сурово сказала она.

Вложив в паспорт пятьдесят рублей и фотографию, где он снят в обнимку со Сталиным и государственными деятелями, Степаныч протянул его администратору:

— Люкс на одну ночь!

Администратор внимательно на него посмотрела, оценила внешний вид, потом вынула из паспорта деньги и фотографию. Фотографию она изучала долго.

— Манана! — позвала она. — Ты посмотри, что он мне дал!

К ней подошла молоденькая беременная, взяла фотографию и закричала радостно:

— Гиви!!! Как он плохо выглядит!..

— Диету не соблюдает, вот печень и болит, — сказала администратор.

— Работы много! — вставил Степаныч.

— С киностудии приехал? — спросила у него администратор. — Был у меня лет двадцать назад один с киностудии… Потом его уголовный розыск искал…

Под ногами скрипела галька. Шумели волны. Еще болело заложенное после самолета левое ухо, и было немного стыдно перед матерью за то, что сбежала с деньгами. Но припекало солнце, Лена подставила ему лицо, и стыд растворился. Она забыла про всех и в первый раз за долгое время почувствовала блаженство.

Вдали, у горизонта, плавали рыболовные суда. В набежавшей на берег волне что-то блеснуло. Лена наклонилась и увидела среди гальки монету, подняла ее.

Монета была с иероглифами и дырочкой посередине.

— Чего там? — услышала она за спиной мужской голос. — Покажи!

Она разжала кулак и показала монету небритому человеку в широкой кепке, кавказцу по виду.

— Дай сюда! Я здесь с утра хожу! Это мой участок…

Глаза его при изучении монеты светились фанатичным блеском. Лена поняла, что, скорее всего, это — полоумный нумизмат, не стала связываться, пошла дальше.

— Стой! — закричал он опять. — Слушай, девушка, приходи в шесть вечера к театру. Я тебя под пальмой ждать буду! Со мной пойдешь, я тебе сад покажу, мандарины… Видела, как мандарины на ветках висят?.. Придешь?

— Обязательно, — усмехнулась Лена.

На набережной она села на лавочку у куста с желтыми маленькими цветами. Они пахли, как грейпфрут, кисло и горько. Пели птицы.

У Степаныча был роскошный номер на четырнадцатом этаже: две комнаты, на полу ковер, огромный балкон с видом на море и горы.

"Только раз. Только миг человеку все небо открыто. И мгновеньем одним все безмерное счастье избыто", — вспомнил он предложение из прочитанной в больнице книги.

Степаныч посмотрел с балкона вниз. Люди казались муравьями — деловито копошились среди деревьев в парке.

Вокруг кружили чайки, ожидая, что он бросит им хлеб.

— Пошли отсюда! — замахал на них руками Степаныч. Эти птицы ему не нравились, уж больно душераздирающе орали.

Сняв полушубок, он остался в своем красивом костюме с голубым отливом. Разложив на столе купленные на рынке мандарины и зелень, поставив два бокала и бутылку вина, он сел на плетеный балконный стул и задумчиво стал смотреть на небо.

Смысла жить больше не было никакого. Невыносимо тяжело было думать о Жанне, а если не думать о ней, то в голову лезла тревога. Сильно участившиеся за последнее время встречи с клиентами, деньги, которые давно были истрачены, ясно обозначали дальнейший жизненный путь Степаныча: следственный изолятор — суд — этап — зона.

Уж лучше сейчас все закончить.

Если до боли в глазах смотреть на солнце, а потом на кресло напротив, то можно увидеть сидящую там Жанну в нарядном платье, что он подарил.

Степаныч налил вино в оба бокала, чокнулся со вторым, выпил. Взял мандарин, предложил его Жанне.

Она засмеялась.

Степаныч выпил еще вина.

Бутылка опустела.

Степаныч принес из комнаты вторую.

— Девочка моя, — прошептал он. — Мне так хорошо здесь с тобой… Я так хочу, чтоб ты была счастлива… Сегодня — особый день! Мы встретились!..

Ком подкатил к горлу Степаныча. Он замолчал, сдерживая слезы.

Ему было очень жалко себя.

Вот последний день наступил. Вся жизнь как на ладони. Вспомнить нечего.

Ничего ярче, чем встреча с Жанной, с ним не случилось. Единственное светлое пятно в бесконечной серости. Сейчас эта серость закончится. И закончится тоже ярко!

Обидно. Почти всю жизнь по радио и по телевизору он слышал, что, как и каждый советский человек, он безмерно счастлив уже только потому, что родился здесь, в СССР… А в этом факте ничего счастливого-то и не было. Степаныча дважды судили за обман, за мошенничество. Он отсидел за это. А кто будет судить тех, кто изо дня в день обманывал его и еще миллионы людей? Степаныч зарабатывал деньги нечестно. Но кто виноват в том, что если зарабатывать деньги честно, то их хватает только на картошку с хлебом, молоко и пшенную кашу?

Все врут. И воруют — все! Только дурак этого не делает. Степаныч не чувствовал за собой вины. Он чувствовал только обиду. Жизнь оказалась прожита так бездарно.

Кафель был голубой, как море. И ванна голубая.

В зеркале отражался Степаныч в темно-голубом пиджаке.

"Красиво", подумал он, закрыл пробкой сток, долго крутил краны, чтобы вода была нужной температуры, В каком-то фильме горой так делам, прежде чем отправиться на тот спет…

Пустив в ванну воду, Степаныч вернулся на балкон.

Ему не в чем каяться перед смертью. Это у него должны просить прощения за то, что стоило как-то из помойки выбраться, его опять в помойку норовили столкнуть.

Он не даст. Хватит!

Начала закипать злость.

Нет! Это не то чувство, которое сейчас должно быть. Он опустился на колени перед креслом, где могла бы сидеть Жанна.

Но не сидела.

Положив руки на сиденье, Степаныч опять представил себе ее. Волнистые светлые волосы, которые ветер набросил на глаза, она поправила рукой.

— Запомни меня таким, какой я сейчас, здесь… Где-то на уровне моих ушей линия горизонта. Сверху ослепительно голу-бое небо. Внизу море. Волны. Ты когда-нибудь видела море?

Он уткнулся лицом в свои ладони, несколько минут послушал рокот волн. Вздохнул. Подмигну" креслу, залпом выпил вино, достал из наружного кармана пиджака упаковку лезвий "Шик" и направился в ванную. По пути в комнате сиял ботинки, сердито расшвырял их в разные стороны, пиджак бросил на кровать…

С детства не выносил он вида крови. Сильно нервничая, Степаныч изучил свои вены на трясущейся руке, выдавил с трудом из упаковки одно лезвие, пригладил волосы и прямо в одежде плюхнулся в полную ванну.