Андрей Румянцев - Вампилов

В Петрограде Варвара Владимировна три года занималась с присущей ей энергией на Высших курсах Лесгафта и на курсах Императорского клинического повивально-гинекологического института (проф. Отта), где слушала лекции по акушерству. В столице она имела случай посвятить свое время также изучению педагогики, которой она всегда интересовалась, лелея мечту о педагогической деятельности. Вернувшись после этого в Цугольское ведомство, она проработала там год. Тут она сделалась женою Цыбена Жамцарано[3] и затем уехала на эпидемию сыпного тифа в Ургу, столицу Монголии, где сама заразилась; от тифа ей удалось вылечиться, но, видимо, силы были уже вконец надорваны, и 29 ноября 1914 года этого редкого и во многих отношениях замечательного человека не стало».

Еще двое детей Владимира Вампилова — дочь Анна и сын Найдан (Николай) окончили учительскую семинарию. Анна Владимировна работала на педагогическом поприще в Монголии, затем преподавала на родине. Николай Владимирович вернулся в Аларский район, учительствовал в разных школах.

В большом потомстве прадеда драматурга есть талантливый зодчий, работавший в Бурятии главным архитектором проектного института и спроектировавший несколько красивых зданий в Улан-Удэ. Есть народный артист России, режиссер и актер, сыгравший многие роли в театре и кино. Есть видный востоковед, написавший книги о религиях и культурах Азии.

У деда Никиты Владимировича, аларского крестьянина, дети тоже оказались способными людьми. Его супруга Пелагея Манзыровна сделала всё, чтобы сыновья получили образование. После возвращения Валентина в Аларь из Иркутска он устраивает младших братьев в губернском городе, а потом, после окончания школы, отправляет каждого в прославленные вузы России. Цыбен окончил физико-математический факультет Московского университета, Владимир — охотоведческий факультет столичного же зоотехнического института. Аюша учился на факультете самолетостроения Рыбинского авиационного института, но из-за полученной травмы вынужден был оставить его.

Валентина Никитича в Алари любили. Взрослые — за особую душевную распахнутость, мягкое, ровное обхождение, врожденную отзывчивость. Дети — за его страсть к поэзии, отцовское внимание к каждому из них.

В рассказе о характере человека стоит опираться на мнение тех, кто хорошо знал его. Валентин Никитич удивлял порой даже близких людей. Его брат Цыбен, студент МГУ, рассказывал в семье, как он и Валентин, приехавший в столицу на учительские курсы, проводили свободное время:

«Я не предполагал, что Валентин так превосходно знает историю и литературу. Исторические места Москвы помнил назубок. А литературу… Стоило подойти к памятнику Пушкину, брат начинал декламировать стихи. “Евгения Онегина” знал наизусть. Очень многое из Пушкина держал в памяти».

Валентин Никитич и сам писал стихи. Его дочери Сержена и Ирина, педагоги, сохранили оставшиеся от отца строки:

Можно с уверенностью сказать, что строки эти посвящены Анастасии Прокопьевне Копыловой. Их любовь, потребовавшая от обоих трудных решений, принесшая столько нравственных терзаний, не по их воле оказалась недолгой…

Тася окончила в Иркутске необычное учебное заведение, поспешно созданное после Гражданской войны новой властью — школу для взрослых повышенного типа имени Луначарского. Это давало право преподавать, поэтому девушка поехала учительствовать в начальную школу аларской деревни Бажей. Выбор района не был случайным. Отец девятнадцатилетней Таси Прокопий Георгиевич родился в здешних местах, в большом селе Кимильтей. Семья была обычной, крестьянской, но Прокопий с отроческих лет примеривался к духовному сану, постоянно прислуживал в сельской церкви. Его приняли в губернское епархиальное училище, а после окончания курса оставили в Иркутске вести службу в Казанском кафедральном соборе. Одновременно он учительствовал — вел Закон Божий в женской гимназии.

Женился Прокопий на выпускнице епархиального училища, своей землячке Александре Медведевой. Ее отец Африкан Федорович был сослан в Кутулик по обвинению, не такому уж редкому в XIX веке. В одной из губерний Центральной России взбунтовавшиеся крестьяне порешили своего помещика. И поплатились не только виноватые, но и невиновные: Африкан Медведев считал, что «пострадал за обчество». Как запомнила со слов матери Анастасия Прокопьевна, дед был человеком начитанным, любил петь, хорошо играл на гитаре, которую вывез из России. Этот старинный инструмент перешел потом по наследству правнуку Африкана Федоровича Александру.

После революции и Гражданской войны судьбы старших Копыловых изменились резко и болезненно. Прокопий Георгиевич оказался выброшен из привычной жизни. Гимназию закрыли, на священников начались гонения, и он вынужден был стать дворником. Его брат, Федор Георгиевич, служивший в кутуликской церкви, тоже был изгнан оттуда. Оказался не у дел и третий сын кимильтейского крестьянина — Владимир Георгиевич, преподаватель духовной семинарии в Якутске.

А младшее поколение, на долю которого выпали те же тяжкие времена? Братья Анастасии Михаил и Юрий погибли, первый — во время Гражданской войны, второй — в самом начале Великой Отечественной. Стойко и упорно торили свои пути в жизни другие дети Прокопия Георгиевича. Татьяна стала учительницей, Николай — инженером-строителем. Иннокентий, окончив сельскохозяйственный институт, посвятил себя науке, в Сибири особенно важной, — охотоведению. Ксения, выбрав профессию медика, всю жизнь посвятила ей и была удостоена звания заслуженного врача СССР.

Тася любила точные науки, да и в жизни была поклонницей строгих правил. Никогда не стремилась казаться умнее и интереснее, чем была. Говорила, хорошо обдумав слова, не навязывала другим своего мнения. Родители в свободные минуты часто брали в руки светские книги, благо домашняя библиотека насчитывала несколько сотен изданий. И дети с младенчества приобщились к миру русской литературы. Но духовный сан отца и глубокая вера матери сказались на укладе семьи: все в ней чувствовали необходимость и святость строгой и опрятной жизни.

За первые четыре года работы Анастасия Прокопьевна сменила школы трех окрестных сел. Районный отдел образования считал, что новое место жительства не позволит учителю обрасти «мхом быта». А деревенский быт менялся. Крестьянские парни и девушки, уже вышедшие из школьного возраста и читавшие едва-едва по слогам, опять сходились вечерами в школьном домике и под началом учительницы занимались подзабытой наукой. А то собирались в деревенском клубе, готовя с ее же помощью «агитконцерты» к красным датам, разучивали вместо старых песен новые, «продергивали» в наспех сочиненных бойких частушках замшелых староверов. Приходилось Тасе ходить по разбитым дорогам с сумкой книг и за холмы да перелески, к дальним халупам пастухов-аратов.

Педагоги одного района всегда на виду друг у друга. Их собирают то на совещания, то на профессиональные семинары, то на открытые уроки опытных учителей. Неудивительно, что Анастасия Прокопьевна в первые же месяцы своей жизни в Аларском районе познакомилась с Валентином Никитичем. Она всегда откликалась на необычные, воодушевленные разговоры этого знатока поэзии, на его живую страсть во всех делах, затеваемых учителями сообща.

Летом 1929 года Анастасии Прокопьевне предстояло сделать трудный выбор. В конце июня к ней в село Куйта приехал Валентин Никитич. В крохотной квартирке Таси стояла непривычная тишина: за стеной, в классах, парты опустели до сентября.

Валентин приехал с решительным намерением получить у Таси согласие на их брак. Его жена Маша уже несколько месяцев знала, что муж встречается с молодой учительницей из Куйты. Отчужденность, боль, гнев — всё, чего еще совсем недавно не знало сердце Марии, стало терзать ее ежеминутно, как неотступная, черная немочь. Пусть муж разлюбил ее — это она могла понять. Но как он осмелился обездолить детей, четырех малюток? Старшей дочке исполнилось только семь, самая младшая лежит еще в люльке, и он, всегда ласковый к ним, такой заботливый и любимый малышами, — как он смеет бросить их, словно обузу в своей новой счастливой жизни? Наказать ее, Марию, людские законы ему позволят, но наказать собственных детей, лишив их отцовской ласки, — какие боги позволят ему?

Так думала она последние месяцы. Но вчера, увидев его в дальнем углу двора сидящим на бревнышках с опущенной головой и большими, безвольными руками на черных кудрях, она метнулась к крыльцу, села на ступеньку и в один миг, страшный и непостижимый, решилась…