Александр Власенко - Альтаир

– М-м-да, – неопределенно и очень тактично произнес старший инспектор Гусев, иронией покосившись на меня. – Ну и что ты с этим думаешь делать?

«Это» представляло собой на редкость гнусное зрелище. Щуплый семимесячный «немчик», в сучьем типе и беднокостный, жалобно пучил глазки и мелко дрожал всеми фибрами и сегментами своего полудохлого организма, очевидно, полагая, что пришел последний час его перепуганной жизни, и не слишком, надо признать, в своих предположениях заблуждался. Целиком и полностью согласиться с его собачьим мнением по данному вопросу имелось достаточно оснований не только у инспектора Гусева, но и у всех остальных членов приемо-оценочной комиссии. Только мне одному нельзя было с ним соглашаться, существовали на то у меня весьма серьезные субъективные резоны. А объективно-то, конечно, никакая служебная карьера Альтаиру (так этот поганец был наречен) не светила ни в ближайшей, ни даже в самой отдаленной перспективе, да и вообще никакой иной перспективы у него не просматривалось, кроме незамедлительной выбраковки, списания и вследствие сего преждевременно скорой встречи с прапращурами. Данная процедура, собственно говоря, ему предписывалась действовавшим тогда наставлением по служебному собаководству. Пытаться дрессировать трусов, даже и вполовину не настолько отъявленных, как этот экземпляр, справедливо считается занятием практически безнадежным. Но у меня ведь положение безвыходное. Все это понимают, смотрят сочувственно, ждут. Я сам должен вынести приговор собаке и вместе с тем – только-только начатой мною в питомнике племенной работе. Альтаир – именно тот первый блин, который комом. Но его мне не простят. Потому что достал я уже начальников своими инициативами и нововведениями.

Нельзя тянуть паузу до бесконечности, неприлично. Предельно спокойно и равнодушно говорю:

– Пусть поживет в питомнике, освоится немножко. Там видно будет.

Поглядел Гусев испытующе. Ясное дело, прошу отсрочки. Да неужели отсрочка что-нибудь изменит в мою пользу? Смешно и надеяться. Вот разве что провалюсь с еще большим треском, только и всего-то.

– Ладно, – отвечает. – Пусть поживет. Немножко…

Увы, за два последующих месяца своего существования Альтаир не претерпел по части поведения никаких хоть сколько-нибудь ощутимых изменений. Более омерзительного труса я в жизни своей не видывал. В течение всего дня, пока в питомнике были люди и постоянно лаяли собаки, он носа своего из будки не высовывал. Даже к еде. Вожатые порой его и кормить забывали: думали, что вольер пустой и, значит, миску ставить незачем. Он и гадил в кабине, боясь днем выйти на свет. Увидеть Таира в полной красе можно было двумя способами. Первый – вытащить из будки силой. Противное занятие. Остекленевшие, остановившиеся глаза, ступорная окаменелость мышц, обильные выделения из всех предназначенных для этой цели отверстий, включая вонючие параанальные железы. Один раз попробуешь так сделать – больше вряд ли захочешь. Второй способ требует времени и терпения. В конце рабочего дня, когда вожатые уйдут домой, надо распахнуть дверь в Альтаиров вольер, оставить напротив нее миску с кашей и тщательно замаскироваться на местности. После того, как собакам наконец надоест брехать, следует в тишине подождать еще минут пятнадцать. Тогда, непрестанно озираясь и тревожно поводя носом, на трясущихся и подгибающихся ножках из кабины к двери медленно-медленно начинает подкрадываться энтая гадость. Тихонько высунет из вольера морду, изучит обстановку. Если ничего не испугается и собаки молчат, таким же макаром выползет наружу, недоверчиво принюхается к каше. Если очень голодный, то судорожно похватает ее из миски, а если не очень – то и жрать остережется. Может и попутешествовать немного вдоль стеночки или забора, но на открытое пространство ни за что не выйдет. Коли вздумаешь в это время к нему подойти, то не убегает даже, а прижимается к земле и пускает лужу. В общем, не собака, а сплошная блевотина.

Не подумайте, ради всего святого, что получение посредством разведения настолько выдающейся дряни явилось исключительно моей заслугой. Хотя от долевого участия я отказаться при всем желании не могу, но уверяю, что без помощи вышестоящих товарищей такого результата мне лично просто непосильно было бы добиться.

Как все случилось-то. Подвернулась оказия купить для питомника производителя чуть ли не самых модных в то время кровей. Звали его Асс с Нового Света. Кобелешка не шибко видный, но ладненький, с очень хорошими движениями; всяких нескладух анатомически улучшать – милое дело. Что еще интересно, он сын Омара фон Аугуста Варте, дети которого поголовно «следовики», как говорится, от Бога. Но Асс (в жизни – Гоша), к сожалению, по части характера – довольно мягкий, позднеспелый, несколько инфантильный, и как улучшителя психики его при любом раскладе лучше было даже и не рассматривать. Таких, как он, вязать можно только с суками храбрыми, стойкими. Их тогда, в общем-то, хватало. Продавали Гошу, по любительским меркам, задешево, но для отдела охраны это была цена невиданная, почему разрешение на покупку пришлось выбивать на уровне областного руководства. А спустя совсем немного времени приобрели мы недорого суку Эльзу, которая хоть и злобная, но трусоватая и слишком нервозная, и спаривать ее надо, соответственно, с кобелем волевым и мужественным. Здесь Гоша как кандидат, понятно, не котировался. Собираюсь я ехать с Эльзой в Пермь, где был очень подходящий для нее кобель, а начальство мне и выдает:

– Ты производителя купил? Купил. Вот с ним и вяжи!

И «аллес». И никакие мои доводы к рассмотрению не принимаются.

В положенный срок принесла Эльза от Асса трех отпрысков, все кобельки. А в питомнике растить собак накладно, и мы иногда передавали щенков на выращивание детям, которые хотели завести себе овчарку. Договор, разумеется, заключали с родителями. Через полгода забирали набравший размеров и окрепший «полуфабрикат» в питомник, а в компенсацию за кормежку и труды либо давали месячного щенка, либо, если у ребенка желание иметь собаку к этому времени остывало, платили деньги. Вот и Гошиных с Эльзой потомков до семи месяцев держали по квартирам. А потом, по их возвращении, такая, значит, история и приключилась.

Из трех принятых назад подростков один вскорости издох, не помню уж, от какой инфекции, второй, Аполлон, был пристойным малым, ну а третий, Альтаир, совсем не той выпечки оказался.