Джеральд Даррелл - По всему свету

Чтобы устроить такое жилище, птице надо было научиться не только ткать, но и завязывать узлы: ведь гнезда очень крепко привязаны к ветвям, не сразу оторвешь. Однажды я наблюдал ткачика за работой — это было увлекательное зрелище. Вознамерившись укрепить гнездо на самом конце тонкой ветки примерно посередине ствола, птица села на нее, держа в клюве длинное пальмовое волокно. Ветка начала сильно качаться под весом ткачика, пришлось ему взмахивать крыльями, чтобы не сорваться. Добившись относительного равновесия, он принялся манипулировать волокном, пока не ухватил его посередине, после чего стал пристраивать на ветке так, чтобы два кончика свисали с одной стороны, а петля — с другой. Ветка продолжала качаться, ткачик дважды ронял волокно и ловил его на лету, но в конце концов оно легло правильно. Придерживая волокно одной ногой, ткачик наклонился вперед и в крайне неустойчивом положении ухитрился продернуть оба кончика сквозь петлю и туго затянуть узел. Управившись с этим делом, он полетел за новым волокном и повторил маневр. Так продолжалось целый день, и к вечеру на ветке висела целая борода из тридцати — сорока волосинок.

К сожалению, мне не довелось проследить, как дальше развивалось строительство. В следующий раз, когда я смог вернуться к этому дереву, гнездо было пусто; очевидно, жильцы уже вывели потомство и улетели. Гнездо напоминало формой оплетенную бутыль; перед узким круглым входом было нечто вроде маленького крыльца, сплетенного из волокон. Я попробовал снять гнездо с ветки — куда там, пришлось сломать ветку. У меня было задумано разделить гнездо на две части, чтобы рассмотреть его внутренность. Волокна были переплетены так хитроумно и связаны так крепко, что я потратил на это немало времени и сил. Право же, поразительная конструкция, если учесть, что ее создатель не располагал никакими другими орудиями, кроме собственного клюва и ног.

Когда я путешествовал по Аргентине, мне бросилось в глаза, что чуть ли не каждый пень и столбик в пампе украшены диковинной глиняной нашлепкой величиной с футбольный мяч. Сперва я решил, что это термитники, очень уж «мячи» походили на столь типичные для западноафриканского ландшафта жилища термитов. И лишь после того как я увидел на одной нашлепке пухлую пичугу величиной с зарянку, с ржаво-красной спиной и серой манишкой, я понял, что это гнезда печника.

Отыскав необитаемое гнездо, я осторожно рассек его пополам. Искусство пернатого строителя изумило меня. Влажная глина была для прочности перемешана с травинками, корешками и волосом. Толщина стенок — около четырех сантиметров. Наружные поверхности оставлены без отделки, зато внутренние — гладкие, как стекло. Вход представлял собой отверстие в форме арки, вроде церковных врат, дальше следовал узкий коридор, который, изгибаясь вдоль стены, приводил в круглую гнездовую камеру, выстланную перьями и мягкими корешками. Во всей конструкции было что-то от домика улитки.

Хотя я обследовал довольно обширную площадь, мне не удалось найти только что начатое гнездо, поскольку брачный сезон уже был в разгаре. Все же мне попалось одно, завершенное наполовину. Печники широко распространены в Аргентине; своими движениями и манерой рассматривать вас блестящими темными глазами, наклонив голову набок, они напоминали мне английскую зарянку. Пара, которую я застал за строительством жилья, не обращала на меня внимания, пока я соблюдал дистанцию около трех с половиной метров; лишь иногда пичуги подлетали поближе, обозревали меня, взмахивали крылышками, как будто пожимали плечами, и возвращались к работе. Основание гнезда было прочно прикреплено к столбику изгороди; наружные стены и стенка внутреннего прохода возведены на высоту десять — двенадцать сантиметров. Оставалось лишь накрыть гнездо куполообразной крышей.

За влажной глиной пернатым строителям приходилось летать на берег мелкого залива примерно в километре от столбика. Озабоченно, с важным видом, прыгали печники вдоль воды, проверяя глину через каждые полметра-метр. Им нужен был строительный материал определенной вязкости. Найдя требуемое, они принимались возбужденно скакать, собирая полные клювы корешков и травинок; так и казалось, что у них вдруг выросли моржовые усы. С запасом арматуры птицы возвращались на облюбованный клочок цементирующего раствора и ловкими — движениями клюва смешивали глину с корешками и травинками, отчего их моржовые усы приобретали далеко не опрятный вид. Издав приглушенный крик торжества, супруги летели к гнезду, клали на место строительный материал и начинали утаптывать его и уплотнять клювом. Нарастят таким способом стену — забираются внутрь гнезда и разглаживают свежий участок клювом, грудкой и даже крыльями, доводя его до блеска.

Когда печникам оставалось закончить лишь самый верх купола, я разбросал там, где они брали глину, ярко-красные шерстинки. К моему удовольствию, пернатые строители оценили заботу, и я увидел не совсем обычное зрелище — двух ржаво-красных пичуг с длинными алыми усами. Шерстинки тоже пошли в дело. Думается, на всей аргентинской пампе не нашлось бы другого гнезда печников с красным вымпелом на куполе.

Если печники — подлинные мастера строительного дела (их гнездо не сразу и молотком-то разобьешь), то голуби представляют другую крайность. У них совсем нет никакого понятия о том, как следует строить гнездо. Четыре-пять палочек, брошенных на развилке сука, — вот верх сложности в представлении среднего голубя. На такой ненадежной платформе откладываются яйца, их бывает обычно два. Когда ветер раскачивает дерево, хилое гнездо трясет так, что яйца только чудом не вываливаются. Как все голуби давно не перевелись, для меня остается загадкой.

Я знал, что голубь никудышный, бездарный строитель, но мне не приходило в голову, что его гнезда могут доставить большие неприятности натуралисту. В Аргентине я убедился в этом на собственной шкуре. На берегу реки под Буэнос-Айресом я попал в рощу, где все деревья (высота их не превышала десяти метров) были заняты голубиной колонией. На каждом дереве — по тридцать — сорок гнезд. Идя через рощу, можно было снизу рассмотреть между небрежно положенными палочками толстенький живот птенца или поблескивающее яйцо. Гнезда выглядели настолько ненадежными, что так и хотелось идти на цыпочках, чтобы мои шаги не нарушили шаткого равновесия.

Посреди рощи стояло дерево с множеством гнезд, которые почему-то были покинуты голубями. На самой макушке громоздилось массивное сооружение из прутиков и листьев — несомненно, гнездо, и так же несомненно не голубиное. Может быть, обитатель этой не очень эстетической конструкции как раз и повинен в том, что голуби бросили свои гнезда? Я решил влезть на дерево и посмотреть, дома ли хозяин. К сожалению, я с некоторым опозданием осознал свой промах: чуть не в каждом голубином гнезде лежали яйца, и мое продвижение вверх по стволу вызвало подлинный яичный водопад. Яйца градом сыпались на меня и разбивались, украшая мою одежду узорами из желтка и скорлупы. Это бы еще ничего, но яйца все до одного протухли, и к тому времени, когда я, обливаясь потом, добрался до макушки, от меня разило то ли кожевенным заводом, то ли выгребной ямой. А тут еще новое унижение: хозяин гнезда отсутствовал, так что за все мои усилия я был вознагражден лишь густой обмазкой из желтка да ароматом, которому позавидовал бы и скунс. С трудом спустился я вниз, мечтая поскорее закурить сигарету, чтобы вытеснить из ноздрей едкий запах тухлятины. Земля под деревом была усеяна разбитыми яйцами вперемешку — с разлагающимися трупиками нескольких птенцов. Пулей выскочив из рощи, я сел, облегченно вздохнул и полез рукой в карман за сигаретами. Пачка, которую я вытащил, была мокрая от яичного желтка… Пока я карабкался вверх, одно яйцо каким-то чудом угодило прямо в карман — и пропали мои сигареты. Пришлось топать три километра до дома, дыша мерзким запахом тухлятины, причем вид у меня был такой, словно я без особого успеха участвовал в состязании кулинаров на лучший омлет. С той поры я как-то недолюбливаю голубей.