Борис Воробьев - Весьёгонская волчица

Трудно давалось знание волчьих повадок. Взять хотя бы тропы. Это только кажется, что волки бегают по лесу без разбора, а на самом деле у них для всякого случая своя дорога. А какая и для чего – тут Егору пришлось поломать голову. Зато многое прояснилось, и Егор, наткнувшись на волчью тропу, уже не гадал, куда это направились волки, на охоту или на лежку, а мог сказать об этом в точности. А сами следы? Здесь тоже нужен был глаз да глаз, потому что глянешь – вроде прошел один волк, а приглядишься – пробежала стая. Волки, когда их не гонят, бегают не врассыпную, а друг за дружкой, след в след, поэтому и кажется, будто прошел один зверь.

Мало-помалу разобрался Егор и с волчьим воем, научился отделять голоса молодых от матерых, распознавать, о чем они воют. И сам стал подражать вою, вабить, как говорят охотники. Но и здесь тоже было много такого, что не лезло ни в одни ворота. Вот, скажем, завыл ты. Воешь, стараешься, даже голову задираешь по-волчьи кверху, а сам думаешь: да неужто волк, дикий зверь, не отличит этот вой от своего, волчьего? Так не отличали ведь! Стоило завыть, и вот уже откликнулся один, другой, третий. И уж тут не хлопай ушами: вой, подманивай зверя под выстрел. Егор и подманивал, дивясь волчьему неразумству.

Правда, не все волки поддавались обману, а уж волчицы, особенно старые, – те совсем редко. Ухитрялись, неизвестно как, отгадывать, что дурачат их, и ни за что не отзывались.

Словом, со временем дело у Егора пошло, и все насмешники прикусили языки. Да и о чем было говорить, если Егор за зиму меньше десятка волков не брал? В заготконторе с ним теперь здоровались за ручку и величали по имени-отчеству, а портрет Егора из года в год так и висел в сельсовете на Доске почета.

Чего бы не жить, спрашивается, но судьба рассудила по-своему, свела, как будто нарочно, с этой стаей на болоте. Гиблое место, всем болотам болото. Деревенские называли его Верховым, оно начиналось километрах в пяти от деревни, а где кончалось – не знал никто. Егор, не раз забредавший туда, был уверен, что, если идти болотом, никуда не сворачивая, упрешься прямым ходом в тундру – настолько обширными представлялись ему эти владения кикимор и леших. Верно, ни тех, ни других Егор там никогда не встречал, а вот одного болотного жителя знал, как говорится, в лицо.

Прошлой весной, в мае, Егор возвращался из леса. За целый день ходьбы портянки сбились, и Егор присел перемотать их. Разувшись, он разгладил портянки на коленке и уже начал было обертывать ногу, как вдруг увидел волка. Держа в зубах зайца, тот не спеша трусил совсем недалеко от Егора. День был безветренным, в неподвижности воздуха запах человека не долетал до волчьих ноздрей, и зверь не чуял Егора. Однако Егор замер: не учуял, так услышит, только шевельнись. Волк, что кошка, чуть какой шорох, он уже тут как тут. А Егору не хотелось спугивать зверя. Во-первых, волк нес зайца, а во-вторых, бежал прямехонько на болото. Уж не к деткам ли? Заяц-то для какого хрена?

С того раза Егор стал все чаще кружить возле болота и даже углубляться в него, надеясь обнаружить волчьи тропы или встретить самих волков. Но те как в воду канули, зато тропы отыскались вскоре. Изучив следы, Егор попробовал определить, велика ли стая. Получилось – четыре волка. И только зимой, когда звериные следы читались на снегу, как буквы на бумаге, выяснилось, что в стае семеро зверей. Это было то, что нужно, и Егор стал готовиться к охоте. Но все сорвалось из-за дурацкого случая: как-то, коля дрова, Егор попал по ноге и всю зиму просидел дома. Нога зажила лишь к апрелю, но в апреле какая охота, время упущено. Оставалось одно утешение – дожидаться, когда ощенятся волчицы. Стая жила на болоте, тут и гадать было нечего, и требовалось отыскать логово и взять волчат – хоть и половинная, а все же выгода. А там, глядишь, и до стаи руки дойдут.

…Егор покурил еще раз и опять бросил окурок в волков. А между тем мороз стал донимать не на шутку. Сначала защипало щеки и нос, а потом холод проник и под полушубок. Как Егор ни подтыкал и ни запахивал полы, ветер находил в них щели, добирался до поясницы и спины. А тут еще и ноги затекли, и Егор вытягивал их и так, и сяк, ворочался и трещал сучьями, а волки, словно чувствуя, что ждать осталось недолго, задирали морды вверх и смотрели на Егора. Он показывал им фигу и матерился.

В лесу посинело, тени укоротились, а никто так и не ехал, и Егор подумал, что волки, видать, догнали кобылу. Конечно, догнали, разве убежит лошадь с дровнями от зверей? Потому и не едут, не знают ни о чем. В выходной у всех полно своих забот, кому какое дело, куда уехал Егор. Даже и конюх навряд ли вспомнит, потому что Егор обещал ему, что сам поставит лошадь в конюшню. Жена – та, конечно, дожидается, так ведь ни о чем таком и не думает. И представить себе не может, что волки его на дерево загнали. Топит себе баню да ждет. Дай бог, к вечеру догадается, что дело неладно, так не просидишь до вечера на суку-то. Не петух, лапки не подожмешь да голову под крыло не спрячешь.

От этой мысли Егора взяла злость, и он, увидев над головой сухой сук, отломал его и швырнул в волков. Но те лишь отбежали подальше. Егор невесело усмехнулся: нашел, чем пугать – палкой. Их бы сейчас картечью хлестануть, особенно эту сучку волчицу. У-у, тварь хитрющая! Все чует. Уж как он караулил ее после той ночи, когда она к дому приходила, и все впустую. Как сквозь землю провалилась. А логово? Лучше всякой лисицы упрятала. Чуть не месяц искал, с ног сбился и, если бы не бинокль, не нашел бы…

Самое время искать логова – май. Волки щенятся в конце марта – начале апреля, и выводки надо брать до июня. Не возьмешь – волчата подрастут и не дадутся в руки. Услышат, что подходишь к норе, убегут и спрячутся. И тут ты хоть разыщись их.

Такой случай у Егора был, поэтому нынешней весной он не хотел упускать сроки, и, как только справили праздники, Егор наладился на болото.

«Кто рано встает, тому бог дает» – об этом всегда твердил дед-покойник, к этому приучил и внука, и Егор вышел из дому чуть свет. Солнце только-только выкатилось из-за частокола елок и по крутой дуге поднималось на небо, где, как белье на веревках, висели чистые, подсиненные облака. В избах топились печи, мычали во дворах коровы, а собаки от калиток провожали Егора незлобливым, с ленцой, брехом. Ночью прошел дождь, сильно пахло водой и распустившимся березовым листом, и Егор подумал, что, раз береза пошла в лист, холодов больше не будет.

Шел Егор налегке – нож в кожаном чехле на поясе, рогожный мешок под мышкой да ломоть хлеба с салом в кармане телогрейки, чтобы было что пожевать, когда захочется. Кепку начиная с весны Егор не носил, надевал только в августе, когда в лесу появлялся клещ, или лосиная вошь, как называли его деревенские, а из всех обувок предпочитал в летнее время одну – бахилы. Самая подходящая для охотника обувка – длинные, выше колен чулки, сшитые из толстого брезента и пропитанные какой-то мазью, которая не пропускала сырость, хоть стой в воде с утра и до ночи. Легкие и прочные – ни одна змея не прокусит – бахилы были незаменимы в лесных скитаниях, и Егор удивлялся, почему их не продают в магазинах. Сам он доставал бахилы у сезонников на торфоразработках – выменивал за тетеревов и глухарей. С портянкой или с шерстяным носком бахилы были лучше всяких сапог.