Риталий Заславский - Тяпа

Внезапно из-за угла показались два человека. Тяпа даже обрадовался, насколько он вообще мог сейчас радоваться. И люди заметили его: уж очень пустой была улица, чтобы не заметить пусть и такую маленькую собачонку, как Тяпа. Один из них пощелкал пальцами и причмокнул губами, подзывая Тяпу. Тяпа не двигался и внимательно смотрел на приближающихся людей. Что-то в них было незнакомое, настораживающее. Тяпа знал многих людей в этом городе. Одни приходили в гости к Юрию Ивановичу и Тамаре Юрьевне, этих Тяпа считал своими. Других встречал во дворе. С третьими подолгу стоял на улице, пока Юрий Иванович или Тамара Юрьевна с ними разговаривали. Но два человека, которых ом увидел, были совсем другие. Когда один из них заговорил, Тяпа окончательно убедился, что это _совсем другие_ люди. Он услышал резкие, картавые голоса и — ни одного знакомого слова! Он понял: они чужие. Даже не те чужие, которых он иногда облаивал, а совсем по-другому чужие, иначе. И от этого своего собачьего понимания Тяпа, сам того не замечая, оскалился, зарычал, шерсть у него на загривке поднялась торчком.

— О! — вскричал незнакомый человек, и вдруг из какой-то штуковины, торчавшей у него на животе, блеснуло пламя.

Тяпа взвизгнул и бросился в подъезд. На счастье, пуля не задела его.

Тяпа бежал как безумный. Когда он наконец остановился, то не узнал местности, он забежал слишком далеко. Напрасно Тяпа старался разыскать знакомую улицу, двор, дом. Все вокруг было другое, В конце концов он был домашней собакой и далеко от дома никогда не отходил… С этого дня Тяпа стал бродячим. И он бродил, бродил, бродил — по чужим дворам, чужим улицам, чужим садам. Он отощал, шерсть его утратила блеск и кое-где на боках как бы стерлась. Когда-то из шалости он заскакивал на мусорки и ему за это попадало от хозяев. Он был сыт, ему ничего не нужно было там, просто нравилось вынюхивать неожиданные запахи, находить то, чего, конечно, не было в доме Юрия Ивановича и Тамары Юрьевны. Теперь Тяпа забредал на эти мусорки в поисках грязной ссохшейся корки, скрученной колбасной шкурки, каких ни есть жалких объедков…

Тем временем на улицах стали появляться люди. А однажды он увидел, что их очень много, они густой толпой двигаясь по мостовой — и Тяпа, осторожно проскользнув с тротуара между ног зелено-серых незнакомцев, стрелявших в него (их тоже было много), постарался затесаться в эту толпу людей, речь которых была ему знакома с давних пор. Они катили какие-то тачки, несли чемоданы. А у одного старика в руке был точно такой же чемодан, как у Юрия Ивановича, и от этих воспоминаний у Тяпы забилось сердце, он чаще задышал, вывалил язык и, пристроившись к старику, бежал не отставая. Старик не отгонял его, но и не обращал внимания. Старика мучила одышка, ему тяжело было тащить чемодан, и занят он был чем-то своим… Тяпа быстро устал, но все же старался не отстать. Толпа становилась все гуще, и от этого ее движение замедлилось, а после и вовсе остановилось. Вдруг Тяпа — прямо перед собой — увидел строй зелено-серых. Они стояли поперек улицы плотным рядом и по одному пропускали людей дальше. Когда подошел к ним старик, они что-то сказали ему на своем резком, картавом языке — и старик поставил на землю чемодан, а сам, уже с пустыми руками прошел за линию зелено-серых и скрылся. Чемодан старика швырнули в кучу других вещей. Тяпа раздумывал, идти ли ему за стариком или остаться при чемодане, напоминавшем ему о дорогом человеке. Но в это время до его слуха долетели звуки пальбы. Они доносились с той стороны, где скрылся старик. И Тяпа решил, что ему лучше все-таки уйти. Он выбрался из толпы и опять побрел по незнакомым улицам и брел до тех пор, пока не перестал слышать выстрелы. Тогда он примостился за травянистым бугорком у самой дороги и сразу же уснул. Только сон возвращал силы. Лишь бы ничего не снилось из прежней такой обычной когда-то, а теперь казавшейся удивительной, неправдоподобно прекрасной жизни!

Незаметно пришла зима. Дул ветер с Днепра, было холодно. Короткая шерсть Тяпы не грела. Но особенно подмерзали лапы. Тяпа поднимал их по очереди, стоя на трех; четвертая пока чуть согревалась, потом он опускал ее и подымал другую. Глаза у Тяпы непрерывно слезились, он начинал хуже видеть.

Иногда ему удавалось на ночь забраться в парадное и улечься на половичке перед какой-нибудь дверью. Это было счастьем…

Однажды утром дверь отворилась, и какой-то человек закричал: «Пошел вон!» — и пнул его ногой в живот. Тяпа разомлел от сна, не успел увернуться — удар был сильным, и с тех пор у Тяпы что-то болело внутри. Впрочем, он даже рад был этому, потому что из-за боли меньше хотелось есть.

Тяпа продолжал бродить. И однажды, когда сугробы подтаяли и осели, а снег сделался желтым и ноздреватым, выбившийся из сил Тяпа вдруг увидел знакомую улицу. Он задохнулся — и побежал, побежал. Вот и двор. Все такое же, как прежде. Вот и дверь парадного. Но она закрыта. Тяпа постоял возле нее. Нет, он не надеялся ни на что! Прежней жизни не было и быть не могло. А то, что осталось от нее — дом, двор, улица, только растравляло душу, и Тяпа побрел прочь, он решил сюда больше никогда не заглядывать. За год он превратился в собачьего старичка, да и лет ему действительно было уже немало. Если б не оборвалась та, прежняя жизнь, может быть, он еще долго бы скакал и резвился, а в нынешнем существовании он просто старался выжить, хотя плохо понимал, зачем это ему нужно.

В мусорном ящике с выломанными досками шевелилась кошка. Она что-то грызла, жмурясь и наклонив голову. Приглядевшись, он с трудом узнал в этом тощем грязном создании свою бывшую соседку — рыжую красавицу, гордо лежавшую на подоконнике этажом выше, лениво потягивавшуюся и сладко мурлыкавшую. Сколько раз он — не со зла, а от веселого нрава — лаял на нее, задрав голову, а она снисходительно смотрела на него, как будто хотела сказать: «Ну и дурачок же ты! Чего разоряешься?» Теперь, увидев Тяпу и, наверное, даже не узнав его, она выгнула спину и зашипела. Тяпе стало грустно, он еще раз взглянул на нее и ушел.

Была у Тяпы и другая встреча, о ней совсем тяжело вспоминать. Все-таки наткнулся он на ту самую болонку, с которой познакомился в день своего самого большого несчастья. Ее вела на поводке полная дама. Болонка была такой же, как год тому назад, — пожалуй, еще красивей. Видно, ее жизнь, несмотря ни на что, ничуть не изменилась. Это было странно. И Тяпе вздумалось расспросить ее обо всем и рассказать о себе, он побежал к ней, забыв на мгновенье, как он выглядит и кто он теперь такой, но болонка не захотела с ним разговаривать, она громко затявкала, а хозяйка подхватила се на руки, и, сердито оглядываясь на Тяпу, пошла прочь.