Тимофей Печёрин - Усы, лапы и хвост

Добро, хоть внутрь его не запер! Хотя, сквозь стенки из ДСП так называемая «мелодия» звучала бы, наверное, не столь отвратительно. Ну да ладно: основательно примерившись, я одним прыжком вскочил на тумбочку. Бросив беглый взгляд на экранчик телефона, я с некоторым злорадством узнал, кто звонит.

Пал Семеныч! А чего так рано? Впрочем, что дозволено подобным Юпитерам, нам, рядовым сотрудникам как-то не подобает. Когда мы опаздываем — он задерживается. А если задержаться не позволила его деловитая душа, так вообще караул. Торопясь приступить к работе как можно быстрее, шеф, вдобавок, стремится заразить подобными стремлениями и несчастных нас.

Поддаваясь внезапно пришедшему мстительному настроению, я наступил передней лапой на кнопку сброса звонка. Подумав еще с мгновение, я подтолкнул телефон к краю тумбочки. Шлепнувшись на пол, он раскололся… нет, раскрылся, а изнутри выпала какая-то жизненно важная деталь.

Думайте, что хотите, Пал Семеныч, но я, Мартин Мятликов, теперь, увы, нетрудоспособен. Можете увольнять. Кот ведь не инвалид: трудоустраивать его в обязательном порядке никакой закон не заставляет. Чего деньги зря тратить… хотя мне теперешнему не так много и надо. Не сильно бы фирму объел, я думаю.

Новая мысль пробрала меня изнутри тревожным холодком. Чего-чего, а вот задуматься о пропитании я еще не успел. Хотя стоило бы… даром что без особого толку. Безрадостная правда заключалась в том, что в своем нынешнем виде я не то что не смогу ничего приготовить, но даже элементарно открыть холодильник. Еще я едва ли сумею воспользоваться туалетом, а он непременно потребуется мне, если проблему кормежки каким-то чудом все же удастся решить.

С такими мрачными думами я прошествовал на кухню. По пути успев порадоваться, что для выхода из спальни дверь требовалось толкать, а не тянуть. С первым-то я худо-бедно сладил, а вот на второе сил моих теперь наверняка бы не хватило.

Визит на кухню подтвердил худшие опасения. Огромная, металлическая и тугая дверь холодильника и не думала мне поддаваться. Нечего ловить было и за его пределами: ни в раковине, ни на столе. Всю добычу составляли несколько жирных пятен на сковороде да на тарелке. Я слизал их, внутренне морщась, но аппетит не отступал. А значит, перерастание оного в голод было вопросом времени, и довольно скорого. Как и дальнейшее его развитие вплоть до голодной смерти.

Положение казалось столь отчаянным, что помимо воли я исторг жалобный вопль. Но, как видно, судьба вдруг решила сжалиться, подарив мне чуточку надежды. Осмотревшись еще раз, я заметил в кухонном окне… открытую форточку! Да заодно вспомнил, как жарил вчера по приходу с работы картошку, и какой стоял дым коромыслом. Решил вот проветрить — и забыл на ночь закрыть.

В другое время я мог даже усовеститься собственной беспечности, но не теперь. Став котом, я и в форточке этой, и в факте жизни лишь на втором этаже увидел не потворство потенциальным ворам, но шанс на спасение. Второй этаж? Замечательно: меньше вероятность травмы. Ибо, какие бы ни рассказывали байки о кошках, коим высота не помеха, но лично я подобным историям не очень-то верю. Не могу поверить, что можно хоть с небоскреба свалиться, но остаться целым и невредимым.

Вскочив на подоконник, я с третьей попытки добрался до форточки. Судорожно вцепившись когтями в раму, подтянулся. На миг задержался, вдыхая свежий воздух летнего утра, собираясь с духом.

Мешкать было ни к чему, раздумывать — тем более. Как ни пугал меня мир, открывавшийся за окном, но он же и сулил кое-какие возможности. Возможность найти еду, воду; а если повезет, то и ночлег. Неизвестность в моем случае была всяко лучше определенности, ибо последняя гарантировала лишь смерть в четырех стенах.

Вот потому, не теряя больше времени, я зажмурился и прыгнул — держа курс на росшее под окнами молодое деревце.

Кто-то почти век назад говорил: «человек — это звучит гордо». Кто-то… а коли называть вещи своими именами, то спившийся бомж и раздолбай. Прямо-таки идейный тунеядец. Проще говоря существо, коему гордость не может быть свойственна по определению. Как бегемоту способность летать.

Да и разродился-то он этой фразой, к устам прилипчивой, в порыве пьяного воодушевления. Посмотри же сей застольный оратор на род людской трезвым взглядом, поводов для гордости у него бы наверняка поубавилось. Потому как увидел бы он… ну, примерно то же, что вижу теперь я. Ведь с недавних пор я тоже являюсь бомжом — даром что четвероногим и с мохнатой шкурой.

Прежде всего, бывшие собратья по биологическому виду теперь казались мне созданиями равнодушными до беспечности. Десятками в течение утра выбирались они из подъездов, направляясь каждый по своим делам. И никого, ничего кроме себя любимых не замечали. Шуршит ли трава под порывом ветра, скребутся ли крысы или птичка какая взлетает, хлопая крыльями — все это двуногие цари природы только что подчеркнуто не игнорировали. Как и многие другие звуки и запахи, пестрый букет из которых теперь неотступно следовал за мной.

Впрочем, слепота и глухота людей в отношении окружающего мира — еще полбеды. Досадней всего была для меня черствость их сердец. Никому из тех, кто вышел в то утро во двор или на улицу, явно не было дела до меня. До несчастного бездомного кота, страдающего от голода. И стар и млад обходили меня стороной… спасибо, что хоть не пинали.

А кроме как на людей, надеяться мне, как оказалось, было не на кого. Охота требовала опыта, а еще сноровки. В отсутствии последней я убедился уже после пары безуспешных атак на стаю воробьев. А ведь они, негодники, были от меня так близко!

После охотничьих фиаско я даже готов был перебороть брезгливость и направился к мусорным ящикам. Но увы и ах: даже там меня ждал от ворот поворот. Еще на подступах робкого новичка почуял один из местных завсегдатаев. Большой тощий котяра, почти полностью черный, если не считать передних лап.

Учуял — и высунулся из ящика.

— О-хо-хо! А ты дорогой не ошибся? — недобро вопросил кот, а затем вскочил на приоткрытую металлическую крышку.

— Ого! Да ты разговариваешь! — удивился я, предупредительно отступив на шаг.

— Как и ты, Полосатик, — ехидно изрек мой собеседник, — ну или как Толстяк. Верно, Толстяк?

Из соседнего ящика неуклюже выбрался еще один кот: не толстый, просто с очень уж длинной шерстью. Его шкура, бывшая когда-то белой с рыжими пятнами, теперь померкла, посерела от грязи и от недостатка ухода.

— Конечно, — флегматично молвил тот, кого представили Толстяком, — чего бы не поговорить? Если язык есть…