Вильям Козлов - Дай лапу, дружище!

А как радуется он, встретив знакомого или знакомую, вновь приехавшую сюда пусть через месяц или даже два. Сразу узнает и искренне рад встрече. Многие из дома специально привозят ему в полиэтиленовых мешочках угощение. В благодарность за это Джим увлеченно играет с детьми, охраняет палатку, лодку.

Недюжинный ум и приветливость Джима заставляли людей относиться к нему по-особому, не так, как обычно относятся к собакам. Я бы сказал, Джим внушал к себе уважение, люди видели в нем личность.

Ко мне забежит утром, издали посмотрит бесстыжими глазами: не сержусь ли я? Потом, стелясь по траве, подскочит, начинает ласкаться, кладет голову в ладони, заглядывает в глаза, побегает вокруг меня, пока я делаю зарядку. Проводит до бани и… исчезнет.

Постоянство ему невыносимо. Никто не знает, когда он уйдет и когда снова заявится. Он как тот самый колобок, что и от бабушки ушел, и от дедушки ушел… Он может подойти к тебе и так требовательно посмотреть в глаза, что встанешь и откроешь ему дверь. Можно не беспокоиться, он никого не укусит, не обидит, будь это человек, собака или даже кошка. Пугнуть пугнет кошку, но не укусит. С детьми готов часами играть на площадке.

Услышав громкий голос, он останавливается и укоризненно смотрит на человека, тот невольно замолчит. В семье он не терпит никакой ругани, встает и уходит, бросив на обидчика такой укоризненный взгляд, что тому становится не по себе.

Я очень хотел приучить его к дому, сажал на цепь, наказывал, воспитывал, стыдил, а все кончилось тем, что он меня перевоспитал: теперь я не кричу на него, не привязываю, а рад его приходу, как красному солнышку. И он не забывает меня, всегда приходит. Приучил он меня и следить за своим голосом. С ним я мог разговаривать только спокойно, с ласковыми интонациями. Стоило забыться и повысить голос, Джим тут же наказывал меня: смотрел с сожалением и жалостью и уходил, даже если хлестал на улице дождь. И потом, вернувшись, осуждающе взглядывал на меня. Сам тонкий, чуткий пес, он требовал тонкости к себе и от людей.

Варден не обладал подобной утонченностью, не обижался на пустяки и не пытался, в противоположность Джиму, глубоко постичь человеческий характер. Здоровяка Вардена нужно было палкой огреть по хребтине, и то он подумает, что с ним заигрывают, а чтобы обидеть Джима, достаточно было назвать его непослухом или плохой собакой. Когда я вдвоем с Джимом, то постоянно ощущаю его присутствие, ловлю на себе его изучающий взгляд, в котором всегда безмолвный вопрос: «Кто ты, человек? И чего ты хочешь?»

Я понимаю, что Джима дома уже не удержишь. У него свои неизвестные мне маршруты, привязанности. Когда его долго нет, я стараюсь успокоить себя, думаю, мол, он попал в хорошие руки, у кого-нибудь приживется, где ему будет лучше, но сам этому не верю. Джиму не нужны никакие хорошие руки, он живет сам по себе. Его уважение к человеку никогда не перейдет в слепую животную преданность, свойственную многим собакам. Если он разочаруется в хозяине, он уйдет от него. Он еще молод и думает, что свобода — это все. Но и человек не может быть беспредельно свободен, а уж куда там собаке! В наше время даже дикий осторожный зверь не свободен: целиком и полностью зависит от воли и деятельности людей. Счастье, что Джим по доброте своей никогда не обидит ничто живое: он, будучи голодным, не слопает разгуливающего возле самого носа цыпленка. Не залезет в кладовку, не стянет съестное со стола.

Пока Джим верит в человека, видит только его добрые стороны, но, боюсь, скоро познакомится и с негативными. Очень редко, но бывало, что он возвращался ко мне из далеких странствий с убитым видом, со следами побоев. Он ведь не расскажет, что с ним произошло. Но по настороженности даже ко мне, перевоспитанному им, я понимаю, что любимое им человечество в данный момент подвергается серьезной переоценке. Кто-то обидел его, а отвечаю за это я, потому что тоже человек.

В такие моменты он подходит ко мне, кладет голову на колени и вглядывается в меня с таким мучительным вниманием, что кажется, еще немного, и он откроет для себя какую-то великую истину. Я вижу, как на его широком лбу складками собирается от напряжения мысли серая кожа, в пронзительных глазах столько понимания и ума, что мне, честное слово, не по себе. Вот, наверное, в такие мгновения люди говорят, что собака все понимает, но сказать не может… Но он разговаривает со мной, спорит, оправдывается, доказывает свою правоту. И все это — глазами. И вот беда: меня-то он полностью понимает, а я его — с трудом. И я чувствую, что он разочарован: ему очень хочется, чтобы и я его понял.

Да, Джим обладает редчайшей способностью вызывать у людей стыд не за кого-нибудь в отдельности, а сразу за все человечество.

Где он сейчас, мой добрый золотоглазый Джим, несостоявшаяся овчарка? Если вы встретите симпатичного, с полустоячими ушами, долговязого пса с приветливой улыбающейся мордой, не гоните его прочь, не кричите на него. Не надо, чтобы Джим думал о нас, людях, хуже, чем мы есть на самом деле.

Человек приучил к себе собаку. А уж если она что-то переняла у человека, не след нам ее за это осуждать.

До свиданья, Джим! Хоть ты и не похож на других собак, я все равно люблю тебя. И двери моего дома всегда открыты для тебя.

Приходи, Джим, я буду ждать.

1980