Андрей Некрасов - Морские сапоги. Рассказы

Николай Николаич встал и обтер руку.

А четверть часа спустя уже весело гудела плита, что-то шипело на сковородках, и Николай Николаич шумно суетился за дверью.

А в столовой Карев рассказывал. Рассказывал, как всегда, спокойно, точно не с ним случилась эта история, а где-то он ее слышал и теперь, чтобы похвалиться, приписывает себе.

Он недаром знал море. Каким-то особым чутьем, без приборов и даже без звезд на небе, он узнал, что его вынесло к Шантарским островам. Когда стало темнеть, он набрал смолы на бортах кунгаса, растрепал кусок каната и сделал факел. На огонь повернула шхуна рыболовного надзора. Но для нашего механика и это будто бы не было неожиданностью. По его словам, он ни минуты не сомневался, что так оно и будет.

И в его рассказе все получалось так просто, что казалось, каждый из нас, попади он в такую переделку, сделал бы так же. И все-таки нам было так интересно, что мы ничего не замечали, кроме этого рассказа. Мы не заметили, что затих Николай Николаич, не учуяли дыма и очнулись только тогда, когда Карев, неожиданно оборвав рассказ, поднял голову и строго спросил:

— Кок, чего палишь?

Обернувшись, мы заметили, как шмыгнул в дверь Николай Николаич, а секунду спустя оттуда послышалась ругань.

— Тьфу ты, пропасть! Вернулся ты на мое на несчастье со своими рассказами. Кабанчика целое лето на погребе берег, думал для какого для праздника. А теперь с тобой — сжег. Срам-то какой, будь ты трижды неладный.

Но кабанчик и подгоревший оказался очень вкусным. И мы долго еще сидели в столовой, говорили и слушали. Потом разбрелись спать.

Кареву постелили в столовой, и скоро он захрапел на весь Мухтыль. Я опять ушел к котлу и улегся в «гнезде». А утром повар растолкал меня за плечи.

— Восьмой час, на работу пора. Вставай, старшина, буди людей.

— Так чего же? Дай гудок, небось теперь знаешь как, — сказал я, повернувшись на другой бок.

— Зачем гудеть, — заворчал Николай Николаич, — и без гудка хороши. А механик пусть спит, чего зря человека тревожить. Ну, вставай, долго я над тобой стоять буду? Дела-то вон сколько.

В начале шестидесятых годов мне пришлось на большом буксирном теплоходе пройти от Красноярска до Игарки. Мы вели огромный тяжелый плот, шли очень медленно, и свободного времени у меня было столько, что хоть отбавляй. Я было заскучал в этом рейсе, но тут выручил меня Федор Степанович Бочкин.

Федор Степанович — старый речник. Он лет тридцать плавает боцманом по Енисею. Человек он солидный, рассудительный, многое на своем веку повидал, и о чем бы ни зашел разговор, у Федора Степановича всегда в запасе забавная история, которую он не прочь рассказать при случае.

Вечерами, усевшись где потише, я часами слушал эти истории, а потом, когда боцман, пожелав мне спокойной ночи, забирался в свою каюту, я записывал его рассказы, стараясь не пропустить ни слова.

Мы курили на корме, лениво оглядывая пустынную ширь Енисея. Вдруг выводок диких гусей со свистом пронесся нам навстречу над самой водой.

— Эх, ружьишко бы сейчас… — сказал я, проводив их глазами.

— А что — ружьишко? — возразил боцман. — Ну пальнул бы, загубил бы птичью душу. А кому это надо? Палка, говорят, и та о двух концах. Старику горбатому палка — помощница, тут она с пользой служит. А другой озорник возьмет палку, бежит, стучит по заборам, добрых людей тревожит, цветам головы палкой сечет… Это палка. А ружье? Ружье — вовсе серьезная вещь.

Дадут тебе ружье — помни: ты смерть в руках держишь. Прежде чем курки-то взвести, подумай сам с собой: достоин ты жизнью чужой распорядиться или недостоин? Дело ясное… Однако и это не каждый понимает. Другой и хороший человек, и неглупый вроде, а попадет ему в руки ружье и… пошел палить. Бутылка лежит — в бутылку, кошка бежит — в кошку, синица на сучке сидит — в синицу. Палит и не думает, что на стекло ногу человек напорет, что кошка та одинокой бабке последним утешением была, что си-ница песни пела и гусеницу клевала…

Вот был у нас на теплоходе механик, по фамилии Серый. Человек исправный и вроде старательный. Одна беда: не для дела старался, а для награды. Другой раз и не за что вроде бы его награждать. А он к тому забежит, к другому… Глядишь — и выпросил: то грамоту ему поднесут, то благодарность запишут, то значок дадут.

В тот год, как встали мы в затон на зимовку, Серый поразведал, где вернее награду получить, и, смотрим, не промахнулся: к весне вышло решение наградить товарища Серого ценным подарком.

Дело это через баскомвод провели и протоколом закрепили. А когда уже в рейсе были, подчалил к нам агиттеплоход. Лекцию нам прочитали, беседу провели, показали цветную картину, а под конец зачитали грамоту и вручили нашему механику тульское ружье бескуровку двенадцатого калибра. И к ружью, как полагается, полсотни патронов, гильзы, дробь разных номеров, пули жакан на крупного зверя, порох, пистоны и всю принадлежность: шомпол с протирками, патронташ, барклай, машинку для закатки гильз и для снаряжения патронов полный набор. А на ружье, на прикладе, именная дощечка: «Товарищу Серому за отличную работу…»

Механик наш страсти к охоте никогда не питал. И тут сперва вроде бы и ни к чему показалась ему эта награда.

Отдать кому или продать? Неловко: именной-то подарок. На охоту пойти… Где же там в рейсе на охоту? Засунул наш Серый припасы в рундук, а ружье над койкой повесил. И грамоту рядом повесил. Зайдут другой раз ребята к нему в каюту. Иной снимет ружье со стены, глянет через стволы…

— Эх, — скажет, — товарищ Серый, хороша у тебя двустволочка…

— Хороша-то хороша, — соглашается наш механик, — да толку что от нее? Я же не охотник.

— Приохотишься…

И приохотился…

Как-то, по большой еще воде, тянули мы плот в Игарку. Воз тяжелый попался, еле-еле шли. А тут на-ка: у самого плота уток-мартышек целый выводок прямо на воду сел. Лететь не летят и плыть не плывут. Сидят, лапочками в воде перебирают, головки кунают да на нас поглядывают. Будто нас провожать подрядились. Веселые такие уточки…

Тут кто-то и подскажи Серому:

— Эй, мол, ты, стрелок премированный. А ну, дай-ка по ним дуплетом. Может, на жаркое спроворишь?

Серый вышел с ружьем. Зарядил, прицелился. И только прицелился — уточки поднялись и влет. Серый вскинул стволы и двух мартышек насмерть сразил.

Уточек этих мы подобрать не успели. Закрутило их под плоты. А подобрали бы — тоже прибыль не велика. Летом, по жаре, у нас эти мартышки тощие, незавиднее воробья.