Владимир Данилов - Семнадцать перышек

Позавтракали наспех. И через полчаса смотрители Акан-коски отправились к оплотнику. Дядя Ефим один пошел на перекат.

В этот день необычно часто отец открывал проход в оплотнике. И все время сокрушенно приговаривал:

— Леску маловато. Что-то там наверху не торопятся. А может, катер какой поломался…

Когда шли сталкивать застрявшие в камнях бревна, Валька заходил под самый порог и смотрел, как дядя Ефим забрасывает блесну. Несколько раз он порывался сбегать и узнать, что тот наловил, но отец брал его за плечо и уводил к оплотнику.

— Твоя рыбалка от тебя не уйдет. Лес пропускать надо.

К вечеру все трое вновь собрались под одной крышей. Дядя Ефим, оставив в сенях все свои снасти, внес в комнату мокрый холщовый мешок.

— Ну-у, Павел, чудной ты мужик. Да у вас тут хоть купайся в рыбе. Гляди!

С этими словами гость вытряхнул на стол свою добычу. Скользкие хариусы и форельки как живые поползли по столу. Казалось, весь этот ворох тает на глазах. Запустив руку в мешок, дядя Ефим вытащил последнюю рыбину. Это был некрупный, килограмма на три, лосось. На боку его зияла кровавая рана — след багорика.

— Эх, жаль, нечем спрыснуть такой зачин, — сокрушался дядя Ефим. — Река ваша, скажу тебе, Павел, лучше не надо. Худо только, что бревен много по реке плывет. Я уж липач запустил, когда вы работу кончили. Все боялся, провороню да на бревно посажу. Не-ет, не зря я сюда стремился. Пожалуй, ежели у вас тут недельку пожить — и вниз идти не надо. Обратным путем и назад подамся. Валюша, ты, дружок, почисть харьюзов, а я уж форелькой да лосоской займусь, что в посол пойдут.

Валька с готовностью собрал хариусов в миску. Уж очень ему хотелось проверить, не попался ли дяде Ефиму хариус больше того, которого он поймал. И к великому Валькиному удовольствию в улове гостя такой крупной рыбины не оказалось. «Липач, липач, а на этот липач одна мелкота цепляется, — с удовлетворением подумал он. — Да и форель не крупнее моей. Только мне за одну рыбку влетело, а тут целая гора таких же килек, и папка ни слова не говорит».

Дядя Ефим с наслаждением вспарывал кривым ножом каждую рыбешку, пересыпал солью и бережно складывал в мешок. Лосося он чистил с нескрываемым удовольствием. Даже улыбался и мурлыкал себе что-то под нос. Потом завернул лосося в клеенку и уложил в кошель.

— Ну вот и разделались с рыбкой. Лососка в сенях на холодке сама дойдет, а завтра еще подсолю, — радостно сообщил дядя Ефим, заходя в комнату. — А теперь — чаевать.

Все это время отец сидел на койке и заполнял рабочую ведомость. Казалось, ему и дела нет до того, чем заняты остальные.

«И чего он там высчитывает, — подумал Валька. — На пороге рабочих — всего-то «отец мой да я», а кубометры, что мимо нас проплыли, еще на Горелом мосту пересчитаны».

Отец и за ужином был неразговорчив. Это заметил даже дядя Ефим.

— Ты что, Павел, не захворал ли?

— Да нет, устал просто. Лесу много пропустили…

Валька с удивлением посмотрел на отца. «Ой, хитришь, папка, — подумал он. — Весь день приговаривал, что мало леса, а теперь наоборот — много…»

Вечером следующего дня отец позвал Вальку на омут, за сигами.

— Пап, а может, я к дяде Ефиму пойду? Попрошу у него липочника половить. А?

— Ты что, в браконьеры решил записаться? — хмуро спросил отец.

— А разве дядя Ефим… — начал было Валька. — Так ты скажи, чтоб он не ловил.

— Придет время, и скажу. А об остальном ты сам должен думать. В твои пятнадцать я соображал быстрее…

…Три дня прожил на кордоне дядя Ефим. И каждый день смотрители Акан-коски гораздо чаще обычного открывали ворота оплотника. Может быть, поэтому уловы гостя стали скуднее. Правда, ему удалось поймать еще одного лосося. Мешок, куда дядя Ефим складывал форелек, заполнился до половины.

Три дня отец не давал Вальке передохнуть. Сам на лодке то и дело переправлялся на другой берег, чтобы столкнуть застрявшие там бревна, а Вальку посылал обходить этот берег. И Валька отжимал на струю даже те бревна, которые едва подплывали к прибрежным камням. Может быть, поэтому он сегодня заснул сразу, как только голова прикоснулась к подушке. Так и не дождался, когда вернется дядя Ефим.

А сейчас сон как рукой сняло. Валька вспоминал каждое слово, сказанное отцом дяде Ефиму.

«Молодец, папка! — думал он. — Не побоялся, сказал все, что надо. Эх, встать бы завтра пораньше да уйти к оплотнику, пока дядя Ефим спит».

Но Валька проспал. Не слышал он, как поднялся отец, и тут же подхватился дядя Ефим. Не слышал, о чем они говорили на прощанье.

Когда он открыл глаза, уже светило солнце и тени сосновых лап плавали по полу.

Валька выскочил из дома и спустился к порогу. Редкие бревна крутились в бешеных пенистых гребнях. Словно разгоряченные кони, бревна трясли белыми гривами и ныряли в порог.

Отца Валька заметил на противоположном берегу реки. Он прыгал с камня на камень, балансируя багром.

А ниже порога, там где начинался перекат, Валька увидел дядю Ефима. Он шел вдоль реки. Похожий на замшелый валун, берестяной короб размеренно покачивался из стороны в сторону.

Но вот дядя Ефим остановился. Сбросил на камни короб, откинул крышку и достал свой липочник. Он неторопливо подвязал жилку. Салазки, увлекая за собой крючки, потянули снасть на средину реки.

Валька стоял и смотрел до тех пор, пока салазки не достигли противоположного берега и закачались возле камней. По всей ширине реки заплясали цветастые мотыльки, в которых были спрятаны острые и цепкие якорьки. Дядя Ефим зашагал назад, к порогу.

Теперь Валька знал, что делать. Он со всех ног пустился по тропке к оплотнику.

Весь омут был забит бревнами. Они сгрудились беспорядочным стадом, наползали одно на другое, дыбились. Вальке некогда было думать, почему отец не начал пропускать бревна. Он лихорадочно размотал конец каната и, бросив его в воду, побежал вниз, к порогу.

В секунду могучая струя развернула оплотник. Река словно выстрелила сотнями бревен. Набирая скорость, тяжелые стволы зазвенели в седых бурунах Акан-коски. И когда этот звон слился с ревом порога, Валька с испугом подумал, что залома не миновать. Казалось, грохотало все — и вода, и бревна, и камни, и даже деревья на крутых берегах Сулы.

Валька взбежал на скалу и посмотрел за уступ Акан-коски. Такой же лавиной бревна выныривали из бурливых водоворотов и стремительно уносились к перекату.

Валька увидел, как суетливо заметался дядя Ефим, как лихорадочно заработали его руки, спасавшие снасть. Но было уже поздно. Бревна подмяли салазки липочника и оборвали все крючки.

Дядя Ефим растерянно глядел вслед уплывающей снасти. Потом он медленно смотал обрывок жилки и поплелся к своему «кошелику».