Леонид Фёдоров - Как просыпается Солнце

Одно время я увлекался живописью. Художника из меня не получилось, но это увлечение помогло мне подметить чудесную по колориту картину природы. Словно волны, одна за другой проходят по земле полосы красок, во сто крат прекраснее небесной радуги.

Весна. Сошел снег. На какой-то период земля остается бурой и неприветливой. Но вот начинается ее пробуждение. Пробиваются первые изумрудные былинки, зацветают травы. Первые цветы почти все, за редким исключением, золотистые: мать-и-мачеха, калужница, стародубка, купавка. Даже сон-трава имеет лепестки кремового оттенка. Золотятся сережки ольхи и вербы. Только волчье лыко да медуница выделяются из этого буйства золота.

В конце весны на смену желтым приходят белые соцветия: груша, черемуха, яблоня, вишня. А с наступлением лета на земле — настоящее столпотворение красок. Желтые и синие, белые и фиолетовые, розовые и багровые лепестки делают землю похожей на яркий ковер. И только с приходом осени снова начинает преобладать желтый цвет с оттенком бронзы и меди. И все это венчается снежной белизной, синими тенями и холодной голубизной неба.

На восточном склоне Бардымского увала, там, где бьют из-под земли холодные родники, превращаясь за сотни километров в полноводные реки, стоит ель.

Когда-то буря обломала ее вершину, и теперь на высоте десяти метров тянутся кверху, словно копья, пять вершинок. На старом стволе видны рубцы — следы морозобоин. Пытаясь залечить нанесенные раны, ель наращивала вокруг трещин годовые слои, отчего ствол из круглого превратился в овальный. Из-за этого уродства и обошла дерево пила лесоруба. Вокруг на сотни метров вырублен лес, но ель позаботилась о потомстве. Рядом видны молодые елочки. Каждый год, в конце зимы, дерево рассыпает семена, и все гуще становится подрост.

Ель очень стара. Скоро превратится она в сухой трухлявый пень, но останется от нее тенистый ельник — приют птиц и зверей, где даже в жаркий полдень будет веять прохладой.

Завидная судьба у ели. Не каждому дано оставить после себя богатство, украшающее землю и несущее пользу людям.

На этюдах.

Неведомо как получилось, что из всей нашей семьи в нескольких поколениях только один я заболел охотничьей страстью. С детских лет, получив в руки ружье, не выпускаю его, брожу по лесным тропам, греюсь у веселого костерка.

Может быть, унаследовал я это от своего прадеда, вятского крестьянина? Бабушка любила рассказывать о своем отце Иване, крепостном помещика Мосолова.

Вятская земля испокон веков родила трудно. Иной год и вовсе ничего не удавалось взять у нее. От великой нужды подавались вятские мужики в отхожие промыслы. Сплавляли лес, рубили дома с затейливой вязью наличников и петухами на крышах. Плели лапти, изготовляли из бересты туеса, коробы, делали деревянную посуду. Вятских плотников и краснодеревцев знала вся Россия. Еще и сейчас в глухих деревнях стоят избы, срубленные руками вятичей.

Прадед Иван никуда не ходил. Свой век прожил на берегу Вятки. Ковырялся в земле, а осенью и зимой промышлял с кремневым ружьем, зарабатывая барину на оброк. Ходил с рогатиной на медведя, ловил петлями зайцев, добывал куниц да белок.

По словам бабки, умирая, он завещал домашним пуще ока беречь фузею: «она вам завсегда приварок добудет». Но сохранить не сумели, выменяли на корову, и с тех пор почти целое столетие никто из потомков Ивана не брал в руки охотничьего ружья.

А я их сменил несколько, пока не подобрал по душе. И вот уже много лет служит мне безотказно двустволка, когда-то сработанная искусным умельцем. Она стала моим верным товарищем в таежных скитаниях. Мы вместе с ней постарели. Теперь я реже вскидываю ее к плечу, и она редко разрывает устоявшуюся тишину леса. Большую часть года висит ружье на стене, напоминая о далеких годах моей юности.

Первое мое знакомство с уральской тайгой произошло почти сорок лет назад. Я высадился на маленьком полустанке Исеть. Подождал, пока паровоз с большими красными колесами, натужно пыхтя, не отправится дальше, таща за собой длинную связку вагонов с подслеповатыми окнами. И только когда за поворотом скрылся хвост поезда, я, вскинув на плечи ружье и рюкзак, тронулся в путь. Через несколько минут маленький поселок из нескольких домишек остался позади. Еле приметная тропка, огибая каменные завалы и бурелом, уводила в чащу.

В то время здесь была настоящая тайга: ни широких трасс высоковольтных линий, ни узкоколейных дорог, ни дач… Бурелом, непролазная чащоба. Заросшие ельником распадки, высокие холмы с грудами каменных плит на вершинах. Звонкие ручьи, на берегах которых — следы косуль и сохатых. Сквозь переплетенные ветки проглядывались седые, с прозеленью, лишайники-бороды, как будто за каждым шагом путника зорко следили сказочные лешие.

Посматривая по сторонам, я брел по тропе. Как все здесь было не похоже на светлые равнинные боры и дубравы Среднего Прикамья, где прошла моя юность!

Осень основательно похозяйничала, окрасила березы, зажгла багрянцем осины и тихо срывала с веток увядшие листья. Яркие краски делали землю удивительно милой и дорогой.

Была со мной карманная буссоль, хорошая карта, а все равно запутался я, попав в настоящий лабиринт гор и холмов. Одна выше другой теснились вершины, то обрывая в непролазное моховое болото, то, разделенные небольшими логами, стояли — как сестры, сцепив над головой, словно руки, корявые сосновые ветки.

Три дня провел я тогда среди этих гор. Ночевал возле жаркого костра, вслушивался в еще незнакомые таежные звуки. Что-то таинственное и манящее чудилось мне в ночных шорохах, лепете ручья и скрипе деревьев. Впервые увидел я бастион Чертова Городища. Изваянное природой лицо Мефистофеля навевало тревожные сны у костра. И вот тогда у костра попал я в плен таежного очарования и до сих пор поклоняюсь доброму зеленому Берендею.

Немало прошло с того времени лет, многое стало затягиваться дымкой забвения. Но до сих пор я храню в памяти первые ночи и дни знакомства с Уралом. Вот здесь, на западном склоне Мотаихи, добыл я первого своего глухаря. Мотаиха! Не потому ли ее так назвали, что изрядно измотаешься, пока доберешься до вершины?

Позднее с лесоустроительными партиями я побывал в северных урманах, на Южном Урале. Пил холодную воду Пелыма, ловил хариусов в реке Юрюзань, слушал веселый шум лесов на склонах хребтов Зигальга и Бакты. Но почему-то ярче всего в памяти сохранились первые блуждания в районе Мотаихи и Чертова Городища.