Святослав Сахарнов - Бухта командора

Хлесткие струи били в ветровое стекло. Внутри автомобиля все покрылось влажной, липкой пленкой.

Ливень кончился так же неожиданно, как и начался. Белая пелена дождя разорвалась. Наша машина стояла посереди огромной лужи коричневого цвета. Дождь превратил дорогу в жидкое месиво. Вязкая, перемешанная с водой земля пузырилась.

Родольфо включил сцепление, колеса с натужным чавканьем завертелись. Мы поползли по воде со скоростью улитки.

Кряхтя и переваливаясь с боку на бок, машина выехала на пляж и покатила по нему, то и дело замедляя ход, чтобы перебраться через русло очередного ручья, рожденного только что закончившимся ливнем.

Эти ручьи рассекали однообразную поверхность берега, прорезали пласты песка, обнажали то, что еще недавно было скрыто от глаз.

На дне одного ручья я заметил черепаший панцирь и попросил Родольфо остановить машину.

Это были останки крупного животного. Черепаха лежала спиной вниз, полузанесенная песком. Маленький череп с пустыми глазницами, отделенный от шейных позвонков, валялся поодаль.

Шагах в трех ниже по течению из песка выступал красноватый камень. Я присел и стал руками откапывать его.

Камень оказался панцирем второй черепахи. Он тоже был перевернут.

Меня окликнули — Родольфо нашел еще несколько черепах. Они лежали, беспомощно раскинув остатки лап, спинами вниз, панцири полны мокрого песка.

— В чем дело, Родольфо? Почему они перевернуты? Что случилось? — спросил я. — Шторм? Звери?

— Человек, — горько ответил мой спутник.

И всю дорогу, пока наш автомобиль, буксуя и скрипя шинами, преодолевал песчаные завалы, он рассказывал о том, как еще полстолетия тому назад на песчаные пляжи острова каждый год приплывали тысячные стада черепах. Закованная в панцири армия по ночам бороздила песок, и сотни тысяч белых, похожих на шары для пинг-понга яиц сыпались в ямки, вырытые нежными ластами самок.

…Он был тогда мальчишкой и жил на южном берегу острова. Там еще сохранялись остатки черепашьих пляжей, но ловля черепах во время кладки яиц была уже запрещена.

Рано утром Родольфо увидел на берегу трех больших черепах, перевернутых на спины. Они лежали на полпути от воды до того места, где кончались их следы, оставленные ночью во время кладки.

Мальчик присел около одной. Животное лежало опрокинутое навзничь, медленно шевеля лапами, тщетно пытаясь зацепиться когтями за рыхлый песок. Утреннее солнце уже начало раскалять панцирь. Мальчик заглянул черепахе в глаза. Они были полны слез.

Тогда он присел на корточки и попытался перевернуть черепаху. В ней было больше ста килограммов.

Послышался скрип колес. Родольфо отбежал к ближайшим кустам и спрятался в них.

На пляж выкатилась повозка, запряженная лошадью. Человек в соломенной шляпе, надвинутой на глаза, спрыгнул с повозки. Торопясь и поминутно оглядываясь, он стал нахлестывать лошадь. Та сдала повозку назад и остановилась около одной из черепах. Подошли еще два человека. Втроем браконьеры погрузили черепах. Увязая в песке, лошадь потащила груз…

— Они ловили ночью черепах и переворачивали их, — закончил Родольфо. — А утром забирали…

Он рассказал, что на дальних пляжах, откуда черепах можно было вывезти только лодкой, браконьеры оставляли черепах лежать по нескольку дней. Если случалась непогода или кто-то мешал им, браконьеры не приходили. И черепахи перестали класть яйца на этих пляжах. Они ушли в океан искать безлюдные острова…

Мы обогнули бухту и возвратились на дорогу в том месте, где снова начинался асфальт.

Остановив автомобиль около обрывистого берега, мы с Родольфо решили искупаться.

Тропинки не было, и мы совершили спуск на собственных штанах.

— Это есть теперь большая работа! — грустно проговорил Родольфо, осматривая лохмотья, в которые превратились его брюки.

— Ничего, зашьем! — утешил я его.

Мы сидели на валуне и прикидывали, как бы получше и побезопаснее сползти с него.

Вода оказалась прозрачной, как стекло. Нырнув, я увидел огромный камень, с которого прыгнул, и уходящие вдаль подножия береговых утесов, и тучи рыб.

В облаке пузырей в воду свалился Родольфо.

Пока он нырял у подножия валуна, я подплыл к самому берегу.

Ниже уровня воды — метрах в пяти — виднелась темная ниша. Она тянулась вдоль берега, прерываясь и возобновляясь. Каменный карниз нависал подобно козырьку.

Здесь когда-то было море. С размаху ударяя о скалы, вода выдолбила нишу. Бесконечный и могучий прибой распылил камень, превратил его в песок и щебень. Потом море поднялось, и каменная ниша оказалась на глубине, у дна, где бродят молчаливые рыбы и шевелятся, как тени, колченогие крабы…

На белом песке у подножия ниши лежал обкатанный морем известковый голыш. Правильной формы, как яйцо. Я схватил его и всплыл…

Исцарапанные и грязные, мы поднялись наверх, туда, где стоял автомобиль.

Родольфо стал заводить мотор, а я, присев около колеса, стал ковырять свой голыш отверткой. Камень развалился пополам, и из него выпал кусочек белого, рыхлого металла. Я лизнул его. Кисловатый вкус свинца растекся по языку.

— Смотри, Родольфо, пуля! — закричал я.

Автомобильный мотор уже гудел. Мой товарищ вылез из кабины.

— Пуля, — равнодушно согласился Родольфо.

Я повернулся. Внизу, у моих ног, неподвижно синело море. Круто падали коричневые, в белых потеках скалы. Это было море войн. Сотни лет воды его бороздили вооруженные до зубов парусники. Испанские чиновники везли в трюмах галеасов отнятое у индейцев и переплавленное в слитки серебро. Английские и французские пираты подстерегали отбившиеся от «серебряных» флотилий суда. Североамериканские броненосцы рыскали в поисках противников-южан. Грязные, без роду и племени баркентины крались вдоль берегов, тая в своих трюмах «черное дерево» — рабов, вывезенных из Африки. Совсем недавно к этому берегу шли десантные суда врагов революции.

Пули. Свинцовые пули свистели над этим морем.

Подбирая с трудом слова, я спросил Пако, кем он собирается стать.

Мы сидели на красных клыкастых камнях, подложив под себя ласты, и смотрели, как возвращаются с моря рыбаки.

Паруса, покачиваясь, двигались вдоль рифа.

Пако задумался.

— Врачом или учителем, — сказал он.

— Твой отец врач?

Он покачал головой.

— Механик. Он дает деревне свет. У него в сарае мотор и машина, из которой выходит электричество.