Джон Грогэн - Марли и мы

– Врач велела, чтобы вы привезли его.

На этот раз мы с Дженни даже не стали советоваться: мы поняли, что пришло время Марли. Мы обняли детей и сказали им, что Марли чувствует себя очень плохо и ему нужно съездить в больницу, где врачи постараются вылечить нашего пса. Когда я оделся, то заглянул в комнату: Дженни с детьми окружили лежащего на полу Марли, а тому, похоже, было уже все равно. Каждый из них хотел приласкать его, и у каждого осталось лишь несколько минут, чтобы побыть с псом наедине. Дети верили в то, что собака, которая была частью их жизни, скоро вернется такой же, какой была.

– Поправляйся, Марли, – пропищала Колин.

С помощью Дженни я затащил Марли в машину. Жена обняла пса в последний раз, и мы тронулись. Я пообещал позвонить, как только узнаю что-то новое. Марли лежал на полу рядом с задним сиденьем, положив голову на кожух кардана, и я ехал, одной рукой держа руль, а другую протягивая назад, чтобы почесывать его голову и плечи.

– О, Марли, – повторял я.

На автостоянке ветлечебницы я помог псу выбраться из машины. Он обнюхал дерево, возле которого оставляли свои метки другие собаки. Любопытство не покидало его, несмотря на отвратительное самочувствие. Я не торопил пса, ведь, скорее всего, он делал это последний раз в своей жизни. Затем я осторожно потянул поводок и повел его в клинику. Войдя Марли решил, что проделал достаточно большое путешествие, и осторожно опустился на кафельный пол. После безуспешных попыток заставить Марли подняться санитары положили его на носилки и отвезли в смотровую.

Через несколько минут ветеринар, молодая женщина, которую я видел впервые, провела меня туда же и показала два рентгеновских снимка на белой доске. Было видно, что желудок Марли увеличился почти в два раза. Врач указала на два темных пятна размером с кулак в том месте, где желудок переходит в кишечник. Это означало, что там все перекрутилось. Она пообещала, что введет ему успокоительные, вставит в его желудок зонд и постарается выпустить газы, вызвавшие вздутие. Как и в прошлый раз, она хотела с помощью зонда устранить причину плохого самочувствия Марли.

– Это займет много времени, – сказала она, – но я постараюсь.

Итак, снова начиналась лотерея с одним процентом, в которую блестяще сыграла летом доктор Хопкинсон. Способ сработал один раз, он мог сработать и второй. Я молчал, в душе надеясь на лучшее.

– Хорошо, – согласился я. – Пожалуйста, пусть это будет ваша лучшая операция.

Через полчаса врач вышла с мрачным лицом. Она трижды безуспешно попыталась открыть кишечник. Она дала Марли еще успокоительных, надеясь, что они смогут расслабить мышцы живота. Когда и это не помогло, она вставила катетер между его ребер – отчаянная попытка, но и она ни к чему не привела.

– При подобном стечении обстоятельств единственным выходом является операция, – она замолчала, словно оценивая, готов ли я слушать ее дальше. – Однако самое гуманное – усыпить его.

Нам с Дженни приходилось принимать то же решение пять месяцев назад, и мы уже сделали нелегкий выбор. Моя поездка в Шенксвиль только подкрепила убеждение не подвергать Марли страданиям. Однако когда я подумал об этом здесь, в клинике, во мне все перевернулось.

Врач поняла мои чувства и еще раз рассказала, какие осложнения могут возникнуть при оперировании собаки такого почтенного возраста, как Марли. Ее также сильно беспокоил сгусток крови, который вышел через катетер. Это являлось симптомом заболевания стенок желудка.

– Кто знает, что мы там обнаружим, если начнем оперировать, – произнесла она.

Я сказал, что мне надо выйти и посоветоваться с женой. На автостоянке я позвонил по сотовому и рассказал Дженни, что врач перепробовала все, и безрезультатно. Мы долго молчали, и, наконец, она сказала:

– Я люблю тебя, Джон.

– Я тоже люблю тебя, Дженни, – сказал я.

Я вернулся в клинику и спросил врача, можно ли мне побыть с Марли несколько минут наедине.

– Посидите с ним сколько нужно, – разрешила она, предупредив, что в него вкачали много успокоительных.

Я вошел и увидел своего пса лежащим без сознания на носилках, к его предплечью тянулась капельница. Я встал на колени и запустил пальцы в его шерсть, как он любил. Я погладил его. Я приподнял оба его вислых ушка – каждое из них доставляло ему столько хлопот все эти годы и стоило нам огромных денег. Я поднял его губу и посмотрел на большие, сточенные зубы. Я поднял переднюю лапу и подержал ее между ладоней. Потом я прижал свой лоб к его голове и долго сидел в такой позе, будто пытаясь передать ему мысленно сообщение. Я хотел, чтобы он понял много вещей.

– Помнишь все те гадости, которые мы о тебе говорили? – шептал я ему. – Что от тебя одна головная боль? Не верь этим словам. Не верь ни на секунду, Марли.

Я хотел сказать ему не только это. Было кое-что, чего ни я, ни другие люди никогда не говорили ему. Но я хотел, чтобы он услышал это, прежде чем уйдет.

– Марли, – сказал я, – ты великолепный пес.

Врач встретила меня в вестибюле.

– Я готов, – произнес я.

Мой голос дрожал. А ведь я-то думал, что уже давно подготовил себя к этому моменту. Я понимал, что если скажу еще хоть что-нибудь, то расплачусь, поэтому просто кивал головой и подписывал необходимые бланки. Когда работа с документами была завершена, мы подошли к Марли. Я снова опустился на колени перед ним и положил руки ему на голову. Врач в это время готовила шприц.

– С вами все в порядке? – спросила она и, когда я утвердительно кивнул, сделала укол. Челюсти Марли едва заметно дрогнули. Врач пощупала его пульс и сказала, что сердцебиение замедлилось, но не прекратилось. Он был крупной собакой. Через минуту после второго укола врач произнесла:

– Его больше нет.

Она оставила нас наедине, и я осторожно поднял его веко. Она была права: Марли с нами больше не было.

Я подошел к кассирше и оплатил счет. Она предложила групповое кремирование за $75 или индивидуальное, с возвратом пепла, за $170. Нет, сказал я, я заберу его домой. Через несколько минут ветеринар и помощник вывезли тележку с большим черным пластиковым пакетом и помогли мне переложить его на заднее сиденье машины. Доктор пожала мне руку и сказала, что сожалеет о моей потере и что она сделала все, что могла. Наверное, пришло его время, ответил я, и поблагодарил ее.

По дороге домой я плакал. Такого со мной никогда еще не было, даже на похоронах родственников и знакомых. Приехав, я оставил Марли в машине и пошел в дом, где меня ждала Дженни. Дети уже спали, и мы решили, что расскажем им все утром. Мы обнялись и заплакали. Я пытался описать ей состояние Марли, говорил, что когда наступил конец, он уже крепко спал и не было паники, травмы, боли. Но мне было сложно подобрать нужные слова. Позже мы вместе переложили большой черный пакет из машины в садовую тележку, которую я на ночь отвез в гараж.