А. Хублон - Хозяева джунглей. Рассказы о тиграх и слонах

Стук топоров становился все явственней, падавшие же деревья издавали особенный звук, похожий на стон. Могучие деревья тяжело падали на землю, стволы их тут же очищали от сучьев и веток, грузили на платформу и увозили. Лесная чаща таяла с каждым днем. Над первобытной мощью природы здесь властвовала вооруженная пилой и топором рука человека.

Хищника раздражали этот гул, свист, шум и треск падавшего леса. Рука человека разрушала надежный приют тигра.

Не свалят ли люди темный лес и на вершине его сопки, что возвышает к небу свой голубой шатер, весь сияющий девственными снегами?

У ожесточенного голодом хищника уже исчез страх перед человеком. Китайцев он мало боялся, зная их беззащитность. К тому же не раз уже отведал он человеческого мяса.

До лесного склада оставалось не больше ста шагов. Полосатый хищник шел теперь уверенными шагами; в глазах его горел фосфорическим светом огонь ненависти; вся пригнувшаяся, вытянутая полосатая фигура дышала свирепой кровожадностью.

Тем временем китайцы спокойно продолжали работу на засеке. Одни из них стояли на штабелях и выкладывали бревна, другие тут же поблизости были заняты распиловкой бревен.

В разгаре работы вдруг раздался страшный рев, а вслед за ним испуганные крики десятка голосов. Дровосеки, бывшие внизу, у штабелей, с диким криком лезли на них, а страшный ляо-ху мгновенно очутился на одном из штабелей, схватил зубами за бок первого попавшегося рабочего, поднял его кверху, словно пуховую подушку, и, бросив на бревна, остервенело стал его терзать…

Не все дровосеки потеряли голову. Некоторые, видя неминуемую гибель своего товарища, схватились за бревна, пилы и топоры и стали все это бросать в дерзкого хищника. Но потому ли, что они слишком волновались или бревна были тяжелы — они не достигали цели.

Вдруг кто-то зацепил тигра обухом топора по спине.

Раздраженный хищник тотчас же бросил свою жертву и стремительно ринулся на тех, кто пытался его поранить. Китайцы заорали благим матом, замахали руками, а тигр на лету сбил несколько из них ударом мощной груди и тут же, схватив одного из рубщиков за ногу выше колена, мгновенно спрыгнул с ним на снег и, быстрыми прыжками перемахнув через дровяные груды, скрылся со своей жертвой в ближайшей таежной заросли.

На другой день дровосеки пошли по следам хищника целой артелью. Во главе ее были вооруженные русские дровосеки, без которых китайцы вряд ли осмелились бы идти на розыски останков своего товарища.

Хищник отбежал недалеко. Всего в трехстах шагах от штабелей он принялся пожирать свою добычу. На снегу лежали обглоданная, изувеченная хищником голова китайца, ступня в кожаном уле, кисть и изорванная в клочья ватная одежда… Это все, что осталось от человека.

Китайцы завернули эти останки в тряпку, и вся артель пошла прочь от залитого кровью места пиршества маньчжурского тигра-людоеда.

— Друзья мои, он спит, — сказал толстый шиккари, показывая пальцем на человека, лежавшего за чертой освещенного круга. — Я уже давно вижу его поникшую голову.

— Нет, брат мой, он проснулся: я только что видел, как он раздавил пальцем насекомое, — сказал косоглазый шинниази, скользнув взором в указанном направлении.

— Он убил! — воскликнул третий. — Следовательно, он не принадлежит к моей касте. Я — джаин и не убиваю ни одного существа.

— Скажи лучше, что он не принадлежит к нашей касте, — возразил совар на бенгальском наречии, причем его острые белые зубы заскрипели. — Мы уважаем всякую жизнь, исключая случаи самозащиты.

И он придавил каблуком тяжелого сапога пробегавшего по земляному полу таракана.

— Бесполезно спорить, — заявил важно панди, принадлежавший к касте браминов. — Дело заключается в том, спит он или же нет, слышал ли он наши рассказы или же не слышал, расскажет ли он нам что-нибудь или по-прежнему будет молчать…

Все говорящие находились в караван-сарае на большой дороге, которая тянется на несколько сот километров и ведет в Дели. Тут были люди различных сословий и занятий, сошедшиеся с разных концов Индии: купцы из Серенгера, бронзировщики из Бенара, менялы из Марвары и чиновники из разных провинций, едущие к месту службы или к своим семьям. Из Пешавара в Каморин, из Курамэ в Раинзи — все дороги ведут в Дели и все перекрестные сходятся на этом большом тракте.

В этот вечер караван-сарай был полон. Следуя восточному обычаю, путешественники сидели на цыновках, поджав под себя ноги, курили хуна и слушали рассказы о приключениях, которые каждый из них рассказывал по очереди.

Один молодой сикх, не переносивший табака, сидя вдали от всех, рассказывал о сражениях и охоте за людьми в Арракане и Бирме, и от его слов кровь застывала у слушателей.

Старый бородач, с лицом цвета пергамента и застывшим взглядом, описывал страшные обряды Танца Дьявола в диких пещерах Траванкора, подкрепляя рассказ движениями костлявых пальцев.

Один толстый и разряженный парс в остроконечной шляпе и наглухо застегнутом платье рассказывал о ворах, державших его в Пона-Ша, чтобы отобрать у него деньги.

То был целый ряд разнообразных рассказов о драматических эпизодах; они сопровождались жестами и криками и не вызывали в ком-либо сомнений.

В углу помещения, в тени неподвижно и молчаливо сидел старик. Он не произносил ни слова и не делал ни одного движения, тогда как остальные громко выкрикивали свои истории. На нем была серая туника, покрывавшая колени, и широкие белые панталоны до самых пяток.

Его тюрбан из желтого шелка, сотканного с хлопком, почти совсем скрывал седые волосы. Около циновки стояла обувь, совсем простая, дешевая, потрескавшаяся от долгого употребления.

По костюму и внешнему виду прочие путешественники не могли определить ни его сословия, ни рода занятий. Он один не вступал в разговор, так что нельзя было понять, слушал он или нет. Но все-таки это безучастное отношение удивляло всех, так как противоречило обычаю караван-сарая. Быть может, потому один из присутствующих приблизился к нему и, поклонившись, с улыбкой сказал:

— Ты один, брат мой, не рассказал нам ничего в течение всей долгой ночи. Ведь ты знаешь обычай, требующий, чтобы все приняли участие в разговоре.

Человек, к которому обратились, открыл глаза, точно очнулся от сна. Он заметил, что все взоры были устремлены на него. Откинув голову, он сказал глухим голосом:

— Вы ошибаетесь, друзья. Хотя мои веки и были опущены, но я слышал все ваши рассказы. Я слушал, но не говорил, потому что, слыша ваши страшные истории, мне нечего было рассказывать.