Орасио Кирога - Анаконда

На этот раз угольщик вышел из себя.

— Плачь, малышка, плачь. Так и должно было быть, это неизбежно. Сказать тебе правду? — воскликнул он, стукнув кулаком по столу. — Все дело в том, что никто, ты слышишь, никто, начиная с твоей директрисы и кончая ее последней помощницей, не верит ни одному слову из всего того, что они говорят о равенстве. Или, может быть, тебе мало тех доказательств, которые ты уже получила?.. Впрочем, ты еще ребенок… Вот когда ты станешь учительницей и будешь рассказывать своим ученикам о равенстве, вспомни тогда об этом букете цветов, и ты поймешь меня.

. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .

— Да, — сказала мне учительница, улыбаясь своим воспоминаниям, — трудно было мне забыть эту обиду. И все же папа был Неправ. Когда человек образован значительно выше, чем окружающая его среда, разум его теряет свою ясность, и он уже не в состоянии правильно оценивать расстояния… Бедный папа! Он был очень умен. Но мои ученики отлично знают (потому что я непрестанно твержу им об этом), что все мы равны, начиная с министра и кончая сапожником.

В моем рассказе нет ничего удивительного или необычного. Напротив, в его ужасающей простоте заключается его величайшее достоинство. Этот случай — лишняя капля в море печали, в которое погружаемся мы, современные цивилизованные люди.

У меня двое детей. Один из них мальчик. И этот четырехлетний человечек — то, на чем зиждется знаменитое триединство, которого — как это советует один арабский завет — должен придерживаться в своей жизни каждый порядочный человек: «посадить дерево, написать книгу и иметь сына». И мой ребенок должен будет повторить, как этого требует современная цивилизация, тот самый путь, по которому прошел Джек, герой моего повествования.

Итак, его звали Джек. Отец его был англичанин.

Прежде всего я должен сказать, что я близко знаком с его родителями и хорошо знал самого Джека до тех пор, пока ему не исполнилось восемь лет. Малыш, как и его мать, родился в Уругвае, хотя оба по своему воспитанию были настоящими англичанами. Благодаря этому воспитание и обучение маленького Джека протека- ли в полной гармонии. Мне помнится, как удивлялись жители городка Сальто-Ориенталь, когда в самый разгар зимы на его улицах появлялся почти раздетый мальчонка в штанишках, не доходивших ему до колен.

Разумеется, вначале Джек говорил только по-английски. Когда же в четыре года он стал невероятно путать английские и испанские слова, было наслаждением слушать эту детскую болтовню. Мы расстались, когда мальчику исполнилось восемь лет, но и тогда было очень смешно слышать его испанскую речь, ибо хоть и говорил он правильно, но с английским акцентом.

Его отец, крупный железнодорожный служащий, был джентльменом в полном смысле этого слова. Мать его, родившаяся в нашей стране и ближе нам по духу, была образцом благоразумия, любезности и жизнерадостности. И оба родителя, глубоко убежденные в неполноценности южноамериканцев, у которых не было своих идеалов, которые боялись любой работы и все иронизировали, — воспитывали своего единственного сына с мыслями о доброй, старой Англии, куда они отвезут Джека, как только ему исполнится восемь лет, и которая станет его настоящей родиной. Они, разумеется, останутся со своим сыном, так как люди они весьма состоятельные.

И поэтому та обстановка, в которой рос Джек до отъезда в Англию, не оказала на него никакого или почти никакого влияния. Это был жизнерадостный ребенок, с ясными голубыми глазами, которые наполнялись слезами всякий раз, когда он рассказывал что-нибудь смешное. Однако, что больше всего запомнилось мне в нем, так это его всегда загорелые, голые ноги.

Насколько мне помнится, я никогда не спрашивал его, какой он национальности, но я почти уверен, что Джек ответил бы: англичанин. Разве мог он ответить иначе, если его постоянно и неутомимо учили любить только Англию, ее обычаи, ее добродетели, разумеется, историю ее завоеваний и ее богатства. Что же до Америки, до наших пока еще не заявивших о себе в полный голос достоинств, которые иностранцы никогда не видят, а мы и того меньше, о них он не знал ничего. Правда, ему были известны пороки нашей нации, — вернее недостатки, — о которых я уже упоминал. Поэтому, когда Джеку исполнилось восемь лет и вся семья уехала в Лондон, маленький уругваец не испытал ни малейшего душевного волнения.

В дальнейшем их уругвайские друзья регулярно получали письма от родителей мальчика. Они были очень довольны: наконец-то в Англии! А у их Джека, который учился в колледже, где совершенствовал и отшлифовывал свое британское воспитание, не осталось никаких воспоминаний об Америке — он забыл даже вкус материнского молока, вскормившего его. Все это делало родителей счастливыми и уверенными в будущем Джека, их отрады и единственной надежды их жизни, целиком посвященной ему.

Время шло, и когда разразилась война 1914 года, Джеку было семнадцать лет. И вот что я узнал от наших общих знакомых. Юноша — да, это уже был юноша, с колыбели воспитывавшийся в духе преданности британской отчизне, почувствовал в своих жилах кипение родной крови и добровольно пошел в солдаты. Да, душой и телом он стал настоящим англичанином. И родители, видя, как в их нежном отпрыске воплотились их заветные мечты, радостно проводили сына.

Кое-как пройдя курс военной подготовки в армейских лагерях, юноша уехал во Фландрию. Это случилось в ноябре. Вскоре родители получили письмо от Джека: он очень доволен, обучаясь в тылу рытью окопов. Работа тяжелая, писал он, поэтому он надеется получить отпуск на три дня для поездки в Лондон.

Так и было. В конце декабря от Джека была получена телеграмма: «Завтра прибываем поездом 2 часа 45 минут». Родители плакали от радости; телеграмма возвращала им их сына, их плоть и кровь.

Приехали они на вокзал очень рано. Прибыл один поезд, за ним другой, но в 2 часа 45 минут долгожданный поезд не пришел. Страшно обеспокоенные, отец и мать обратились за справкой: им сообщили, что состав перегружен и прибудет с опозданием. Наконец с ближайшей станции было получено сообщение, что поезд подходит. Было четыре часа. В этот момент отцу передали, что на его имя получена телеграмма, и он побежал на почту. Следом за ним устремилась мать, радостно хлопая в ладоши: едет! едет!

В телеграмме говорилось, что накануне во время тыловых учений Джек погиб в обвалившемся окопе. Долгожданный поезд привез им гроб с телом их сына.

Как сообщил отец это известие жене, я не знаю. Но мне известны следующие несколько строк из ее письма, адресованного одному нашему общему другу через три месяца после гибели Джека: «Что же, по-вашему, нам остается делать без сына? Мне не хочется думать об этом. Наша жизнь — бесцельна»…