Свен Андерс Хедин - В сердце Азии. Памир — Тибет — Восточный Туркестан. Путешествие в 1893–1897 годах

Оба караванных проводника шли пешком, подбодряя животных; джигиты ехали верхом. В общем составился длинный величественный караван, и я с гордостью наблюдал с губернаторского двора за его выступлением. Сам я оставался ночевать в Маргелане и имел случай еще раз сказать «прости» европейской цивилизации: в этот вечер у губернатора собрался весь высший свет Маргелана. Какая разница со следующими вечерами! Поговорив в последний раз по-шведски с генералом Матвеевым и поручиком Кивекесом, добродушными финляндцами, и сердечно распрощавшись с губернатором и его любезной семьей, я ранним утром 23 февраля оставил Маргелан и присоединился в Уч-кургане к моему каравану. Пройдено было всего 35 верст, но местность успела подняться на 335 метров, и мы очутились уже на высоте в 900 метров с лишком.

Уч-курган — большой город, прекрасно расположенный при реке Исфайране, вытекающей из Алайского хребта. Здесь меня ожидал торжественный прием. Еще в двух верстах от города меня встретили «волостной старшина» Уч-кургана в сопровождении своего коллеги из расположенного выше Аустана; первый был сарт, второй киргиз; на обоих были синие парадные халаты, белые тюрбаны, пояса из кованого серебра и кривые сабли в окованных серебром ножнах. Им сопутствовала большая конная свита. Они проводили меня в селение, где собралась, в ожидании моего въезда, большая толпа народа, чтобы полюбоваться настоящим «тамаша» (зрелище, увеселение).

После «дастархана» караван выступил снова, сопровождаемый всей конной толпой. После четырехчасовой езды мы достигли следующего привала в Аустане. «Волостной» приготовил прекрасную юрту из белой «копшы» (толстый киргизский войлок), украшенную снаружи широкими цветными лентами, а внутри выстланную киргизскими коврами; в ней весело трещал огонь. Временную метеорологическую обсерваторию устроили неподалеку от стана; багаж разложили около палатки, лошадям подставили мешки с кормом, люди уселись вокруг огня под открытым небом, и Рехим-баю в первый раз представился случай показать свое поварское искусство. Вечером, когда наблюдения были закончены, мне поставили мою походную постель, состоявшую из двух подставок и парусины, натянутой между двумя ягданами.

При выступлении из Маргелана я в хлопотах совсем забыл достать себе собаку, которая бы караулила нашу юрту, но оплошность моя была поправлена самым неожиданным образом. 25 февраля мы прошли до расширения долины Лянгар, и тут к нам пристала большая желтая киргизская собака; она следовала за нами до самого Кашгара и каждую ночь держала самый строгий караул около палатки. Назвали ее Джолчи — «найденная на дороге».

Тотчас за Аустаном подъем идет круто вверх; лошади карабкались гуськом. То и дело приходится переходить через горные речки по небольшим качающимся деревянным мостикам. Один из них носит знаменательное имя Чокур-купрук или Глубокий мост. С вершины скалы, по краю которой бежит тропинка, мост этот кажется тоненькой жердочкой в глубине узкого ущелья. Тропинка опускается к мосту почти отвесно и так же отвесно извивается по ту сторону долины. Лошади выбиваются из сил, сопят и останавливаются чуть не на каждом шагу, чтобы перевести дух. Вьюки то и дело приходится поправлять, так как они все съезжают то вперед, то назад. Ободряющие крики проводников звонко раздаются между отвесных скал, и караван медленно, осторожно, шаг за шагом подвигается по опасной, всего в шаг шириной тропинке.

Недалеко от моста тропинка оказалась обледеневшей и спускалась около одетого снегом вертикального склона, у подножья которого торчали острые уступы сланца. Первую лошадь, несшую мешки с соломой и мою походную постель, осторожно вел опытный киргиз. Тем не менее лошадь поскользнулась и, напрасно поискав ногами точки опоры, слетела в обрыв, перевернулась раза два в воздухе и, ударившись о почти вертикальный сланцевый выступ на дне долины, угодила в реку; мешки разорвались, и солома высыпалась на камни.

Раздаются громкие крики, караван останавливается, и мы спускаемся окольными тропами вниз. Один из киргизов ловит мою походную постель, прыгающую по волнам, другие пытаются вызволить лошадь, которая лежит в воде, положив голову на камень. Она не движется, и киргизы разуваются, входят в воду и вытаскивают ее на берег.

Лошадь, однако, погибла — сломала себе хребет и скоро в судорогах агонии опять скатилась в реку, где и осталась. Вьюк погибшей лошади собрали и привели в порядок, а затем навьючили на одну из запасных лошадей, которая и донесла его до ночного привала. Опасное место над обрывом обработали топорами и кирками и посыпали песком; каждую лошадь все-таки провели под уздцы; нечего и прибавлять, что я прошел это опасное место пешком.

Эта первая обледенелая тропа была еще только «цветочком», а «ягодки были впереди». Такие тропы пошли одна за другой, одна другой опаснее. Мы шли, ползли и тащились над зияющими в ожидании добычи пропастями. То и дело приходилось останавливаться, чтобы вырубить во льду ступеньки и посыпать их песком. Каждую лошадь вели двое; один держал ее под уздцы, другой за хвост, чтобы удержать ее в случае, если она поскользнется. Лошади много раз падали, но опять вставали на ноги. Одна таки поскользнулась и порядком глубоко погрузилась в снег, но ее вовремя успели подхватить и освободить от вьюка, который снова прикрепили, когда лошадь выбралась. Я метров по сто проползал на четвереньках; за мной по пятам следовал киргиз, поддерживая меня в опасных местах. Падение в пропасть означало бы верную смерть.

Словом, это был отчаянный переход. В долине Исфайрана было темно и холодно. Тишина нарушалась время от времени только пронзительными вскриками проводников, когда падала лошадь, или их предостерегающими окриками перед опасными местами да шумом сбегающей вниз пенящейся реки. Мы шли по снегу больше двенадцати часов, когда наконец, усталые, замерзшие и голодные, добрались до самой долины Лянгар, где нас ожидали две юрты с пылающими огнями.

Зима редко проходит без несчастий, и летом путь бывает обыкновенно отмечен многочисленными останками лошадей и даже людей. Так, киргизы в Дараут-кургане с сожалением рассказывали мне об одном человеке, который в начале 1893 г. пришел сюда из Уч-кургана, чтобы провести Рамазан у своих друзей в Дараут-кургане. На обратном пути его застиг 23 марта на самом перевале сильный буран, и ему пришлось четверо суток отлеживаться, скорчившись под своей шубой. Лошадь его околела, провиант весь вышел, а когда буран утих, дорога на обе стороны оказалась заваленной снегом. Где пешком, где ползком несчастный, однако, перебрался через сугробы и на десятый день вышел на дорогу, где встретил киргизов, которые накормили и отогрели его. Потом он продолжал путь домой в Уч-курган и, прибыв туда, в первую же ночь умер от переутомления. Еще мне рассказывали, что в ту же зиму целый караван из 40 человек был погребен под лавиной на перевале Терек-даван.