Юрий Усыченко - Белые паруса. По путям кораблей

Торопясь по Гаванной улице в яхт-клуб, Михаил думал о том, как долго длилась зима и как он соскучился по морю. Ему не терпелось скорей очутиться на причале спортивной гавани — бесприютной, пустынной еще недавно, сейчас веселой, многолюдной.

Впрочем, Михаил был неправ, сетуя на нудную зиму. Для него она не прошла даром. Еще перед Новым годом он записался на курсы яхтенных матросов, полчаса назад сдал экзамены, получил свидетельство о первой морской квалификации, спешил поделиться радостью с Ниной и Костей.

Начавшаяся летом, дружба сохранилась, хотя виделись они в эти месяцы только на заводе. Да и то больше с Ниной, Костя по-прежнему был на отшибе — возился в яхт-клубе, ремонтируя «посуду», перебирая моторы; ездил на какие-то курсы теоретические — и занят по-настоящему не был, и без дела не сидел. Нина встречала его, как всегда, после работы вечерами и по воскресеньям.

Часто видели Костю с Шутько. Свободного времени у обоих находилось больше, чем летом, сталкивались они в мастерских, в спортобществе, постепенно завязалось что-то вроде дружбы.

Искренность убедительна. Сенька Шутько был искренен. Как дальтоник не различает цвета, так Шутько не различал, что хорошо, что плохо, обладал абсолютной бессовестностью. Он знал: это делать нельзя — могут «пришить дело», а за это лишь побранят, брань же, как известно, на вороту не виснет. Внутреннего предубеждения, моральных преград, в просторечии именуемых совестью, он не имел.

Стал таким, пожалуй, и не по своей вине.

Сенькин отец когда-то считался довольно видным лектором. Среди прочих занятий выступал с беседами, печатал в газетах статьи о любви и дружбе, правдивости и честности, красоте души человеческой и многих столь же возвышенных предметах. Выступал неплохо, в наиболее трогательных местах голос его вибрировал, иногда приходилось лектору даже прервать течение словес, чтобы отпить воды из стоящего рядом стакана.

Дома предпочитал коньяк, впрочем, не стаканами, а рюмками. За коньячком не без удовольствия хихикал над похабным анекдотом. Что касается дружбы и любви, то и в этой области не терялся.

Под стать себе подбирал приятелей; в домашних разговорах сын-школьник никого не стеснял. Тогда складывался характер парня, и тогда Сенька прочно уверовал: в газетах и книгах пишут, по радио говорят, в школе учат одно, в жизни — совсем другое. Не поколебала убеждения и судьба папаши. А была она печальной. Наступили трудные для людей с двойным дном времена. И папаша смылся в неизвестном направлении, бросив семью.

Воспитание его осталось. Всегда, везде, во всем Сенька соблюдал свою выгоду, иначе просто не мог. Верил, что другие действуют так же. Услышав о бескорыстном поступке, усмехался, зная, есть там какая-то подкладка, никто зазря благородничать не станет.

В добавление к основному качеству своему Сенька обладал твердым характером, волей и незаурядными яхтсменскими способностями. Бесхитростный и никогда не испытывавший нужды в хитростях, Костя сперва признал авторитет Сеньки в спортивных делах, а со временем и во всех остальных. Шутько долго присматривался, примерялся к новому приятелю, демонстрировал ему свою бывалость, пока не утвердился в Костином мнении окончательно. И тогда решил: доверять Косте можно.

— Слушай, — сказал как-то Сенька. — Дело есть. Было в тоне его такое, что Костя вспомнил перекупку скумбрии.

— Что за дело, подробнее говори.

— Парень один на танкере, так сказать, плавает… Рубашку нейлоновую купил, в магазине — ничего вроде была, а теперь мала.

— Ну и как же?

— Продать хочет.

— Мне сватаешь? Так у меня денег нет на нейлоновую.

Сенька, по всегдашней привычке, отплюнулся.

— Не тебе, в комиссионный снести нужно.

— Толком объясни, чего хочешь! Крутит и крутит! — разозлился Костя.

— Чего рот раскрыл, слушай меня. Он сам в комиссионку нести не желает, потому — паспорт требуют, а у него мореходка, а от моряков заграничное барахло неохотно берут, на судно сообщить могут. Так давай по твоему паспорту сдадим, ежели что, откуда рубаха заграничная спросят, — на базаре купил, теперь не нравится, другую хочу.

— Ну его, в такое путаться, — покачал головой Костя.

— А чего? Не зря ведь, свой сармак сорвем.

Костя молчал. Даже перспектива «сорвать сармак» не влекла.

— Да брось ты сознательного строить! — в свою очередь рассердился Шутько на непонятное упрямство приятеля. — Парня выручим, сами чуток заработаем, кому вред! Мы не сделаем, он, так сказать, на барахолку к барыге пойдет, продать-то надо.

— А с твоим паспортом чего?

— В домоуправлении на перепрописке, — не моргнув глазом, соврал Сенька. — Была временная, теперь постоянная.

Он четырежды за последнее время сдавал разные заграничные вещи в комиссионные магазины и боялся — приметят.

— Ладно, — не устоял в конце концов Костя. — Давай, сделаем.

Сошло отлично. Наверняка Шутько не знал, но догадывался, что рубаха вовсе не привезена из-за границы, а куплена с рук у иностранного моряка припортовыми дельцами. Однако это его совершенно не волновало. Главное — товар приняли в магазин, быстро нашелся покупатель и все получили свою долю. Операция была полностью в Сенькином духе: сравнительно выгодная, уголовными карами не грозящая.

Косте досталось двенадцать рублей. В семье его не дрожали над копейкой, но и не привыкли швырять ее зря. Лишних денег у парня никогда не бывало. Теперь появились. Второй раз в комиссионку он отправился уже без размышлений, в третий — даже с удовольствием, предвкушая «сармак». Сводил Нину в оперетту на хорошие места, в антракте ели пирожные. От новых доходов купил ей сувенирную косынку, изукрашенную видами Венеции, себе — безразмерные носки. Нина спросила, откуда деньги. Объяснил, что нашел халтуру, быстро перевел разговор на другое — хоть и радовался «сармаку», а признаться не хотел. Объяснению Нина поверила, она всегда верила Косте.

Так и прошла зима — без особых забот, скорее хорошо, чем плохо.

С первым зовом весны они были в яхт-клубе. Здесь и нашел их Михаил.

Яхт-клуб встретил пришедшего гомоном звонких молодых голосов, блеском свежевыкрашенной «посуды», маникюрным запахом нитрокраски. Возле яхт, швертботов, катеров хлопотали их экипажи — скребли, чистили, красили, лакировали, прилаживали рангоут и такелаж. Весенние голоса и весеннее солнце дополняли друг друга.

Костя и Нина обдирали рашкетами старую краску с бортов «Тайфуна». Под остриями металлических скребков краска завивалась тонкими стружками, неторопливо падала на землю. Таких стружек было много вокруг — работали капитан и матрос давно.