Леонид Платов - Страна Семи Трав

Так старый географ услышал свою Землю, свой Архипелаг Исчезающих Островов, об открытии которого еще не знал…

— Мне так много надо узнать, — сказал он, когда закончился разговор с Землей Ветлугина. — Впору сесть за парту с четвероклассниками… Подумайте: в мое время Русанов отправился в экспедицию без радио. Аэропланы (вы называете их самолетами) поднимали только одного человека и были похожи на летающие этажерки…

Лиза хотела что-то сказать, но он прервал ее:

— Не утешайте меня. Зачем? Я счастлив, что мне предстоит так много узнать. И я ведь должен еще дописать историю «детей солнца» — историю отколовшихся родов Нерхо и Нгойбу, — поправился он. — Ну что ж! Я сделаю это!..

До меня донеслись оживленные голоса. Я оглянулся. В кругу вновь обретенных сородичей гордо восседал Бульчу.

Старший проводник экспедиции со снисходительной улыбкой показывал подаренные ему за отличную охоту именные часы и даже давал желающим послушать, как они тикают.

Один из почтительных зрителей сказал длинную фразу, и Бульчу удовлетворенно кивнул.

— Таких нет даже у Тынкаги, — перевел Петр Арианович с улыбкой. — Он прав. У меня есть только водяные часы… А вот теперь ваш проводник говорит… Что он говорит?.. Сны на стене — это не колдовство!.. Не могу понять…

Наш учитель вопросительно посмотрел на нас.

О! Знаменитые сны на стене! Бульчу в своем репертуаре! Но никогда этот заезженный, известный всей таймырской тундре репертуар не был так кстати, как сейчас!

А ведь он только рассказывал «детям солнца», как живут теперь их родичи, оставшиеся в тундре!..

Я перехватил взгляд Хытындо, который она метнула на нас из-под тяжелых морщинистых век.

Потом она вытащила из-за пазухи желтую повязку с бахромой и завесила себе лицо. Я понял, что это шаманская повязка. Хытындо не хотела видеть торжества Тынкаги, видеть Тынкагу и друзей Тынкаги. Она хотела жить и умереть в том странном мире вымыслов, призраков, который создала сама, чтобы пугать своих соплеменников и, пугая их, безраздельно властвовать над ними…

…Так, с желтой бахромчатой повязкой, наброшенной на глаза, опустив плечи, на которых тускло отсвечивают ритуальные побрякушки, продолжает сидеть шаманка Хытындо за стеклом большой витрины в Музее народов СССР. Рядом, у костра, стоит Нырта, небрежно опершись на копье. Вдали, на фоне лесистого ущелья, поднимаются столбы дымков…

Фигуры сделаны на редкость хорошо. Музейный художник сумел удачно расположить их и уловил главное — гнетуще-мертвенное оцепенение, разлитое в этом реликтовом первобытном мирке.

Могу удостоверить: Хытындо из глины и цветных тряпок очень похожа на настоящую Хытындо. О Нырте мне трудно судить. Ведь я, к сожалению, не видел его живым.

Если вы, прочитав эту книгу, соберетесь посетить музей и дойдете до зала позднего неолита, то убедитесь, что подле витрины с Хытындо и Ныртой толпится больше всего посетителей. Здесь дело, по-видимому, не только в искусстве художника, хотя и это имеет значение. Драматическая история двух родов, Нерхо и Нгойбу, заблудившихся в горах Бырранга, стала широко известна из печати и привлекла всеобщее внимание и сочувствие.

Однако вряд ли кто-нибудь из посетителей знает о том, что сотрудник музея, невысокий старик в очках, который, прихрамывая, расхаживает подле стендов и дает объяснения, не кто иной, как прославленный Тынкага нганасанских песен — Петр Арианович Ветлугин!

Лишь очень внимательное, настороженное ухо уловит в его негромком, как бы доносящемся издалека голосе интонации скорби, сожаления, гнева — интонации участника всех описываемых им событий.

Ему порой кажутся невероятными эти события. Ему кажется, что кто-то другой, а не он побывал в ущелье «детей солнца» и на протяжении более чем двадцати лет с помощью верного Нырты боролся против тирании тупой и хитрой шаманки.

Но иногда по вечерам Петр Арианович с разрешения директора задерживается в музее. Он пишет научный труд и, не доверяя памяти и дневнику, предпочитает иметь все нужные материалы под рукой.

Оставшись один в притихших полутемных залах, он с новой силой ощущает себя отброшенным вспять, в каменный век. Настольная лампа очерчивает круг света на лежащей перед ним рукописи. За пределами стола, по углам, громоздится сумрак. Вот там угадываются круглые, оплетенные кожей щиты, там — силуэт «закольцованного» в горах Бырранга гуся, а над ним распалился орел, отбрасывая угловато-зловещую тень на стену — абрис Птицы Маук.

Петр Арианович кладет ручку и откидывается на спинку стула, позволяя себе минутный отдых. Географ думает о «детях солнца». Нагоняя время, они ушли вперед со своими вновь обретенными сородичами, а он, Тынкага, добровольно остался в каменном веке, чтобы написать их обстоятельную историю.

Потом, поработав еще с часок, Петр Арианович разгибается, аккуратно укладывает рукопись в ящик письменного стола и выходит на улицу, в сверкающую огнями Москву, в двадцатый век…

1954 г.

Главное управление Северного морского пути.

Пролив, соединяющий Баренцево море с Карским.

Верхняя одежда.

На Таймырском полуострове, кроме нганасанов, живут еще долгане.

Так нганасаны называют горный хребет Путорана.

Скалы, напоминающие по своим очертаниям человека.

В описываемое время колхозники-нганасаны еще кочевали.

Когда-то лыжи были известны коренным обитателям Таймыра, но потом забыты.

Научив жителей ущелья ставить так называемые пущальни (сети подо льдом), П.А.Ветлугин только повторил то, что было сделано русскими, пришедшими на север Сибири в семнадцатом веке.