Александр Ферсман - Три года за полярным кругом

Но вот мы у нашего лопаря, вскоре рассеивается его страх из-за деревьев появляются фигуры детей, и мало-помалу мы входим в доверие к нашим дикарям, впервые за их жизнь и жизнь их дедов увидевших «людей, которые пришли к ним с гор». Но мы не можем от усталости много говорить; в избе своеобразного лопарско-русского типа нас уже ждет ночлег, и гостеприимные хозяева торопятся нам оказать любезность… Конечно, наше мыло, зеркало, спички, табак переходят постепенно и незаметно в их руки.

Лопарские избы представляют четырехугольную комнату с микроскопическими окнами и необычайно низким входом, в который приходится проходить совершенно скрючившись. Вдоль одной стены расположены полати, в углу очень хитроумно сложенный из пластин луяврита очаг, постепенно суживающийся кверху и превращающийся в трубу. Лучи тепла пронизывают всю комнату, и мы с удовольствием растягиваемся на полу на чистых оленьих шкурах, пока девочка медленно произносит слова православной молитвы, а старик со сломанной рукой тихо стонет, плачась на судьбу, не позволяющую ему сейчас работать…

За окном слышится звонкая песенка молодого лопаря, на лопарский лад переделавшего русские песни, снабдившего великорусскую мелодию теми резкими скачками в тонах, которые, подобно тирольскому «йодельн», столь характерны для лопарского пения.

На следующее утро — праздник, и подружившаяся с нами семья хочет нам помочь и сама отвезет нас на карбасе сначала за нашими грузами к устью Таваиока, а потом к Петру Галкину.

И, действительно, для нас начинается праздник. Все наши опасения непогоды рассеиваются как дым: чудное солнечное утро, легкий южный бриз натягивает парус, раздается своеобразно заунывное пение лопарки, сидящей за рулем. Тихо и спокойно плывем мы к северу, быстро оставляя за собою расстояние в 30 клм.

Вечереет; мы подплываем к Галкину и с нетерпением ждем вестей о других наших отрядах. Один из них уже пришел, он там, на том берегу Тульилухт, где некогда стояла палатка Рамзая, там, где сейчас горит костер, вызывая лодку. Третий отряд еще не пришел, он должен придти завтра из центральной базы, и завтра в праздничный день мы снова все будем вместе.

Тихо доносятся песни наших с спокойной глади озера, мерно отбивают такт весла, и скоро у нашего костра наши товарищи; мы наперерыв делимся впечатлениями, они о том, как тонули в водах Майвальты и как открыли редкие минералы на Ньоркпахке, мы — как встречались с медведем да пугали лопарей.

К нашему кругу подсаживаются и лопари, целые четыре семьи, почти все население всех Хибинских и Ловозерских тундр, и среди них сановитый Василий Васильевич, старый проводник Рамзая; в его ведении северный конец озера да озерки у Суолуайва; тут и Петр Галкин — ему принадлежит Тульилухт и все западное побережье Умбозера, и Григорий — властитель восточных берегов.

Бережно охраняют они свои права, из поколения в поколение передаваемые участки, и вольною птицею живут они в своих водах и своих лесах.

Мы достигли конечной точки экспедиции, надо подумать об окончании, ибо уже конец августа, начинаются темные ночи, а ночью — сильные заморозки.

На следующий день, даже за несколько часов до срока, по нашей строгой дисциплине, пришел наш третий отряд. Мы ликвидируем лагерь, с грустью прощаемся с лопарями и начинаем обратный путь.

Наш обратный путь лежал, однако, не через центральные перевалы, а вокруг северных хребтов к тем таинственным еще участкам Хибинского массива, которые даже на картах Рамзая отмечены были пунктиром.

Мы идем сначала вдоль озера, мелкий юго-западный дождик хлещет нам в спину; я люблю непогоду в дни длинных непоисковых маршрутов, когда медленно, сгибаясь под тяжестью снаряжения и продовольствия, вытягивается колонна в длинную молчаливую цепь. Надо мною смеются, но я сознательно люблю в эти дни туманы и дождь, заставляющие бороться с природою и за сухой ночлег, и за костер, и за переправы через вздувшиеся ручьи. На краю глубокой трещины в горах Намуайва мы делаем первый привал; в дивной группе елей снова импровизированный дом, защищающий нас от дождя, прекрасный грибной ужин с жареной по-лопарски рыбой и сладкий сон под завывание ветра.

На следующий день беспрерывные поиски месторождений, потом снова снимаемся мы с лагеря и снова вдоль северных склонов огибаем их к западу. Мы идем без карты на границе лесной зоны: справа от нас бесконечная даль лесов, голых тундр с белыми ягельными полями — туда далеко на север вплоть до океана тянутся эти тундры, в которых летом ижемцы[16] пасут свои стада оленей; слева крутые склоны северных хребтов с небольшими реченками, сбегающими по голым склонам элеолитового сиенита. Тщетно ждем мы той северной реки, которую рисует Рамзай на своих картах и которую как будто-бы и мы видели с высот Лявочорра. Мы располагаемся лагерем на границе леса около небольшой реки; перед нами в хребте Лявочорра два больших цирка с нависшим перевалом на одном из них.

Рис. 10. Схематическая карточка Хибинских и Ловозерских Тундр.

Где же эта большая полноводная река? И мы горим интересом разгадать эту загадку, когда на следующее утро рассылаем отряды в цирки северных хребтов. Но скоро приходит и объяснение ошибки финляндских топографов. Северной реки нет, есть только большой и длинный приток, впадающий слева в Калиок, главную речную систему всего северного района, текущей в Умбозеро.

Мы с увлечением картируем новые хребты и новые перевалы, поднимаемся на вершины и в последний раз окидываем взором панорамы гор.

Через четыре дня мы все вернулись к нашей базе на озере Кунъявре. Маршруты были закончены, надо было скорее ликвидировать лагери и наши склады камней. А их было не мало. В долине Майвальты в еловом шалаше лежало пудов 5, на Вудъявре после взрывных работ одного из отрядов — около 3, 12 п. лежало в Куниокском лагере, да у нас было пудов 40—50. Мы понимали, что нам самим не под силу вывезти весь этот груз к станции так, как мы это сделали в 1921 г., когда свыше 50 п. камней было нами протащено к станции Хибинам через тяжелый перевал — ущелье Рамзая.

Наш молодой лопарь Алексей и его расторопная матушка Матрена уже позаботились об оленях; шумное веселое стадо их было пригнано к устью Куниока, а маленькая собачка усиленно охраняла их, с поразительной ловкостью собирая их в кучу и не давая разбрестись. С легкостью и ловкостью сына природы набрасывал Алексей легкое лассо на рога любого оленя и к нужному моменту мог притянуть к себе это милое, но свободолюбивое животное.