Леонид Платов - Повести о Ветлугине

— Что ж, очень хорошо. Подойдем к стойбищу с севера. Нагрянем совершенно неожиданно.

— Только не доводить дело до столкновения!

— Это самой собой!

Я оглянулся.

Лиза лежала ничком, широко раскинув руки, и старалась восстановить дыхание. Она дышала, вдыхая воздух через нос, выдыхая ртом, очень медленно. Кеюлькан и Бульчу чувствовали себя, по-видимому, лучше нас.

«Сын солнца» сидел рядом с Лизой и, держа в зубах потухшую трубку, неотрывно смотрел вниз на далекое стойбище. Быть может, он искал взглядом ненавистного ему Ланкая?

Бульчу обматывал ноги тряпками. (Наша обувь, изорванная острыми камнями, была в ужасном состоянии.) Потом он принялся выкладывать на снег различные хранившиеся в его вещевом мешке предметы.

Вид у старого охотника был озабоченный, и вместе с тем обиженный. Я усмехнулся про себя, так как отлично понимал причину его плохого настроения: Бульчу ревновал к новому проводнику, который помешал ему самому довести нас до оазиса. По дороге он придирался к Кеюлькану, пытался оспорить его указания и все время недовольно бурчал себе под нос.

Савчук пролил бальзам на его раны, сказав, что считает Бульчу старшим проводником экспедиции. Сейчас старший проводник решил принарядиться, желая предстать перед обитателями котловины в достойном его высокого звания виде. Он вытащил свои, уже известные нам, именные часы и прикрепил их английской булавкой поверх одежды. Затем, многозначительно поглядывая на притихшего младшего проводника, начал причесываться.

Однако ни часы, ни расческа не поразили Кеюлькана. Его поразило другое — то, чем Бульчу вовсе не собирался хвастать.

Мы услышали испуганный возглас «сына солнца». Порывисто вскочив на ноги, он сделал несколько шагов к Бульчу.

— Маук! — пробормотал Кеюлькан, указывая на снеговые очки старого охотника, которые тот заодно с расческой и часами извлек из вещевого мешка.

— Маук?! Где Маук? Что ты говоришь!

Не вставая с земли, мы с удивлением оглянулись.

Франтовские очки старого охотника обратили на себя мое внимание еще в тундре. Но тогда я был далек от мысли, что разгадка Птицы Маук совсем рядом, буквально в наших руках. Эти очки представляли собой два расплющенных серебряных рубля старой чеканки со сделанной посредине прорезью для глаз. На одной стороне был выбит профиль Николая II, на другой — двуглавый орел, эмблема царизма.

Так вот что называлось Птицей Маук!..

— Орел! Двуглавый орел! — повторяла Лиза.

— Маук! — сердито поправил ее Кеюлькан, не сводя глаз со снеговых очков.

Еще в то время, когда Хытындо хотела сделать Кеюлькана своим преемником, она показывала ему изображение птицы-урода, птицы о двух головах. Юноша подумал, что такую птицу, наверное, нелегко убить. На нее надо истратить по меньшей мера две стрелы.

— А на чем была изображена Птица Маук?

Этого Кеюлькан не помнил. Ему было слишком страшно, кроме того светильник, который держал Якага, освещая птицу, очень коптил. Но изображение было маленьким, почти таким же, как то, которое лежало сейчас перед Кеюльканом.

— Почему ты не рассказал Тынкаге?

Хытындо взяла с него клятву, которую не может нарушить ни один «сын солнца». Кеюлькан вынужден был молчать. Он и теперь ничего бы не сказал, если бы не увидел изображения Маук на снеговых очках Бульчу.

— Итак, это двуглавый орел, эмблема царизма, — бормотал Савчук, вертя в руках праздничные очки старого охотника. — А ведь Петр Арианович был близок к разгадке.

— Когда?

— Помните: он думал, не птеродактиль ли это, ископаемое чудовище прошлого? А Маук и была таким чудовищем. Для нас, советских людей, по крайней мере…

— Стало быть, все же гонялись за призраком, — сказала Лиза. — Помните, я говорила: словно бы призрак ведет по мертвому лесу, среди оползней и сбросов…

— Эта птица уже мертва, друг, — обратился я к Кеюлькану, а Лиза ободряюще обняла его за плечи. — Она умерла очень давно. Более двадцати лет назад. На нее истратили много стрел…

— Но в представлении «детей солнца» она жива до сих пор, — напомнил Савчук.

— Все-таки непонятно, почему «дети солнца» бежали от двуглавого орла?

— Пока не сумею этого сказать. Зато с уверенностью отвечу вам, откуда бежали.

— Откуда же?

— Из тундры. Из тех самых мест, где мы были с вами месяц назад.

— Но кто они, «дети солнца»?

Савчук показал глазами на наших проводников.

Бульчу и Кеюлькан сидели рядышком и, попеременно передавая друг другу, разглядывали снеговые очки.

— Это именно то звено, которого недоставало, — сказал этнограф, отбирая у Кеюлькана два расплющенных царских рубля. — Маук связывает Бульчу и Кеюлькана воедино…

— Как связывает? Почему?

— Разве вы не замечаете сходства между ними?

Я с удивлением посмотрел на Бульчу и Кеюлькана.

Да, сходство, несомненно, было! Странно, что я не замечал его раньше. Правда, Бульчу перевалило, наверное, за шестьдесят, Кеюлькану же было лет двадцать пять, а выглядел он еще моложе, лет восемнадцати. И характеры у них совершенно разные: Бульчу суетлив, тщеславен, разговорчив; Кеюлькан, напротив, молчалив, сдержан, замкнут. Но все же что-то общее, несомненно, было между ними: тяжелые ли складчатые веки, прикрывавшие глаза, высокие ли скулы своеобразной формы, манера ли держаться, разговаривать, привычка ли отдыхать, скрестив ноги, расслабив все мускулы.

Обычно это принято называть семейным сходством. Так я и сказал об этом Савчуку.

— Семейное? — задумчиво переспросил этнограф. — Скорей тогда уж родовое…

— Ах, да! — вскричал я. — Ты, Лиза, верно, забыла об этом. Ведь «дети солнца» — пранарод, древнейший народ Сибири! А нганасаны — их потомки, не так ли? Выходит, Кеюлькан приходится Бульчу кем-то вроде дедушки!

Савчук смущенно кашлянул.

— Это было моей ошибкой, признаю. Теперь я оставил гипотезу о пранароде. Не дед с внуком, а двоюродные братья, если хотите… Родство, так сказать, по горизонтали, а не по вертикали. Помните, я расспрашивал Бульчу по дороге о различных родах, из которых складывается племя вадеевских нганасанов?

— Ну как же! Это было абракадаброй для нас с Лизой. Нерхо, Нгойбу, Лаптуха и как там еще?

— Наиболее интересовали меня роды Нгойбу и Нерхо.

— Что же так заинтересовало в них?

— Их малочисленность… Просматривая в свое время дела Туруханского управления, я обратил внимание на то, что накануне всероссийской переписи тысяча восемьсот девяносто седьмого года произошло чрезвычайно резкое уменьшение двух этих нганасанских родов. Бульчу подтвердил факт, но не знал причины. Уменьшение родов оставалось необъяснимым… Только на пороге Страны Семи Трав я понял, что «детьми солнца» являются нганасаны, ушедшие в горы из тундры накануне переписи.